Он не шевелился, он прислушивался, он упирался головой в пол, вытянув руки перед собой — и ему вдруг вспомнился зал с мумиями египетских фараонов, на который они с Алексом набрели в недрах Марсианского Сфинкса. Алекс стоял рядом с ним у «витрины», где на каменной платформе смутно белели погребальные ткани и золотились посмертные маски, и вещал в своей обычной манере школьного учителя:
«Пирамиды были нужны для перемещения в пространстве. Марсиане об этом знали, и поделились своими знаниями с египетскими жрецами…»
Они с Алексом обнаружили пирамидальное помещение, созданное внутри Сфинкса. Неведомая марсианская машина заработала — и его, Свена Торнссона, перебросило на Землю. А что если у машины есть и реверсивный механизм, обратный ход? Что если отсюда, из этого индейского храма в древнем городе Теотиуакане, он вновь сможет попасть на Марс, и не в прошлое, а в то время, которое буквально четверть часа назад еще было его, Свена Торнссона, настоящим?
Чтобы проверить, так ли это, ему обязательно, во что бы то ни стало нужно было остаться в живых!
Сзади по-прежнему царила тишина. Мысленно неторопливо досчитав до ста — хотя ох, как нелегко давалась ему эта неторопливость! — Торнссон встал и еще раз поклонился солнечному божеству. А потом медленно повернулся к центру зала.
Жрецы кучкой стояли на прежнем месте. В колеблющемся свете факелов было не понять, что именно выражают их медные лица: недоверие? угрозу? благоговение?
«Иди к ним, — сказал себе пилот. — Проявляй инициативу, налаживай контакт, черт тебя побери! Умеешь же ты девчонок охмурять, попробуй охмурить и этих…»
Он нашарил в кармане батончик «Хуа!», вытащил его и бодрым шагом благодетеля направился к желтым плащам. Внимание пилот сконцентрировал на коренастом индейце с изумрудными птичьими перьями — кажется, именно он был тут главным. Еще издали Торнссон помахал батончиком, показал на свой рот и похлопал себя по животу. Подойдя к коренастому, протянул ему армейскую радость в звездно-полосатой упаковке и внятно сказал:
— Батончик. Вкусно. — И вновь потыкал пальцем в свой приоткрытый рот.
Коренастый, помедлив, принял подношение. В его выпуклых темных глазах с тяжелыми приспущенными веками блестел свет факелов, и никаких эмоций не читалось на сухом, исчерченном глубокими складками лице с давним, судя по всему, шрамом. Жрец осторожно провел пальцем по обертке. Все остальные встали полукругом, рассматривая незнакомую вещицу. Торнссон тут же забрал батончик назад, вновь выругав себя за очередную оплошность.
— Вот так!
Он надорвал обертку, обнажая сам батончик, поднес его ко рту и сделал вид, что собирается откусить. Приложил левую руку к сердцу и вернул батончик коренастому.
Тот раздвинул узкие губы в осторожной полуулыбке, показав желтоватые, крепкие на вид зубы, и тоже поднес батончик к лицу. Только не к губам, а к своему орлиному носу. Шевельнув ноздрями с нефритовыми кружочками, втянул в себя воздух, приподнял густую черную бровь — и спрятал батончик куда-то под плащ.
Наверное, это можно было считать хорошим знаком — жрец не отверг подношение чужака, не выбросил его… хотя и пробовать тоже не стал.
«И я бы не стал, — сказал себе пилот. — Вполне естественная осторожность. Давай, продолжай, не стой столбом. Даже если ты и Столб!»
— Свен, — сказал он, глядя на коренастого, и похлопал себя по груди. — Я Свен. А ты? — Он повернул ладонь к своему визави и выжидающе замолчал.
В ответ коренастый произнес какую-то длинную фразу, состоявшую, казалось, из одного-единственного слова. И слово это Торнссон не понял.
Однако сам факт, что на него, кажется, не собирались нападать, сбивать с ног и заламывать руки, придавал ему силы и подталкивал к новым действиям.
Протянув руку к отверстию в потолке, над чашей, пилот произнес:
— Марс.
Потом показал на себя:
— Я…
Помахал руками, как крыльями:
— Прилетел…
Вновь показал на отверстие:
— С Марса. Марс.
Потыкал пальцем в пол:
— Сюда.
И опять услышал длинную, с разнообразными скачущими интонациями тираду. И опять, увы, совершенно непонятную. Закончив ее, коренастый выставил указательный палец с длинным ногтем. На пальце поблескивало широкое, серо-белое с черными пятнами, каменное кольцо. У одной из подруг Свена было похожее, она говорила, что это не просто обсидиан, а «снежный обсидиан» — очиститель тела от разного негатива. Коренастый приблизил палец к плоской коробке фонаря на груди пилота.
Это могло быть расценено двояко: и как желание вновь увидеть вспыхивающий свет, несравнимый с тусклыми факелами и неярким костром, — или же как желание стать обладателем удивительного устройства.
«Ах ты, смуглолицый брат мой… — Торнссон был в затруднении. — Хочешь, чтобы я подарил тебе фонарь? А потом тебе приглянутся мои часы, мой комбинезон, мои ботинки… И рация — хотя какой тебе прок от рации? И нож. И зарежешь ты меня этим ножичком, принесешь в жертву своему солнечному богу…»
Наверное, отказывать жрецу все-таки не стоило — вдруг этот отказ будет воспринят как страшное оскорбление? Но, с другой стороны, — не расценят ли согласие расстаться с фонарем как слабость пришельца?
Любой промах мог оказаться роковым — и пилот почувствовал, как на лбу у него выступила испарина. Но нужно было принимать решение — и причем принимать быстро.
Торнссон с юных лет умел быстро принимать решения, за что и уважали его, и считались с ним в родном привокзальном районе Портленда. Видно, была это наследственная черта, перешедшая от далеких предков, от викингов, наводивших страх на Европу. Они зарекомендовали себя решительными парнями, и Столб-Тор гордился своими пращурами.
«А ну-ка, сделаем вид, что поняли тебя именно так: продемонстрируем еще раз работу фонарика. А потом…»
Он уже знал, что скажет потом.
Сдвинув пластинку переключателя, пилот направил световой луч прямо в лицо отпрянувшему жрецу. Обвел стены и потолок — и выключил фонарь.
И вновь перешел на язык жестов, сопровождая их словами.
Ткнул пальцем себя в грудь:
— Я…
Обвел рукой вокруг:
— Здесь…
Выставил указательный палец:
— Один…
Поднял палец к потолку:
— А там…
Замахал руками-крыльями:
— Летают…
Торнссон сжал кулаки и тут же растопырил пальцы обеих рук. Неторопливо проделал это снова. Десять раз в полной тишине и при всеобщем внимании сжались и разжались его кулаки.
«Считайте, считайте, ребята, — если умеете считать больше десяти, — сколько таких, как я, поблизости, в небесах. Моих приятелей».
