«Ага, усну. — Пилот саркастически усмехнулся. — Вечным сном. Покойся, мол, с миром…»
Он отрицательно качнул головой и сказал:
— Пей сам, амиго. Пей, а я посмотрю.
Повторяя пантомиму бритоголового, Торнссон продемонстрировал процесс поглощения местного напитка, повел подбородком на индейца и повторил:
— Пей.
Бритоголовый оказался понятливым. Забрав у воина миску, он отхлебнул из нее и показал язык. Язык был коричневым.
«Ладно, — подумал Свен. — Поверим. Будем считать, что это снотворное. Решили меня усыпить, чтобы не иметь лишних проблем. В конце концов, если бы они хотели меня прямо тут укокошить, то не тянули бы резину с этим питьем — дубин-то у них хватает…»
— Давай, — сказал он бритоголовому. — Выпью за приятное знакомство и здоровье всех присутствующих. И свое тоже.
Бритоголовый, молча и внимательно глядя на пилота, вновь передал миску воину. И Торнссон сам потянулся к ней.
Напиток оказался прохладным, терпким и чуть солоноватым. И совершенно незнакомым на вкус. Торнссон выпил его до конца, посмотрел на жрецов, которые наблюдали за происходящим, прислушался к своим ощущениям. Ничего, кажется, не изменилось, и все так же болела голова.
Пилот провел языком по губам, перевел взгляд на бритоголового.
— Доволен, амиго? Какие-то претензии ко мне име…
Он не договорил, потому что язык вдруг словно разбух и одеревенел.
«Что за…» — неоконченная мысль тоже словно одеревенела.
И в то же мгновение все исчезло.
12
«Бом-м-м…» — донесся откуда-то из глубины сочный звук колокола.
И этим звуком был воссоздан мир. И он, Леопольд Каталински, был воссоздан в мире. Он не сомневался в том, что перенесся в прошлое Марса.
Сквозь зелень листвы над головой виднелось небо с пушистыми клочками облаков — темно-синее, с рыжинкой, небо, почти похожее на земное. Слегка покачивались большие шарообразные белые цветы на длинных стеблях — ни дать ни взять мячи, насаженные на кончики шпаг. На ветке сидела сизая птица и сосредоточенно копалась клювом под собственным крылом. Неведомый колокол больше не напоминал о себе, и вокруг слышался только тихий шелест узорчатых листьев на слабом ветерке, полном незнакомых ароматов.
Мысленно сосчитав до трех, Каталински сел. Подвинулся и посмотрел на то, что было его ложем. И тут же оглянулся, вскинув голову, потому что услышал донесшиеся сверху новые звуки. Проводил взглядом улетевшую птицу, чуть расслабился и продолжил осмотр места, в котором очутилась пешка, переставленная рукой шахматиста.
Пространство под невысокими деревьями и цветами было сплошь выложено знакомыми золотыми плитками с черными силуэтами странного зверя — вавилонского дракона с врат богини Иштар. Сирруша… Нет, совсем не так именовалось это существо, и никогда не водились такие создания в окрестностях Вавилона — теперь Каталински знал это совершенно точно.
Но неважны были сейчас все эти плитки с драконами, и неважно было, что и деревья, и цветы прорастают словно прямо сквозь золотую поверхность… Главное состояло в том, что он только что лежал тут, под деревьями, не на этом золотом покрове, а на желтом полупрозрачном упругом коврике. А значит его, Леопольда Каталински, забрали из Истока и каким-то образом доставили сюда. Перенесли, перевезли, телепортировали, распилили на кусочки и вновь соединили или сделали что-то еще — опять же, не суть важно. Главное — он здесь, и знает, что делать дальше.
Продвигаться с клетки на клетку, минуя, а при необходимости и атакуя вражеские фигуры, — и дойти до конца.
Солнечный свет пробивался сквозь листву, отражаясь от испещренной тенями золотой поверхности, в синеве вновь промелькнула птица. Каталински не спешил вставать, но и не собирался возвращаться на коврик. Ветерок овевал его обнаженное тело, и это было приятно. Он надеялся, что справится с задачей — Чужие, разумеется, и ведать не ведали о том, что он здесь.
Всем телом развернувшись назад, Каталински увидел именно то, что и ожидал увидеть: над деревьями вздымался исполинский белоснежный бок Марсианского Сфинкса… Вернее, никакого не Сфинкса, — но первое «я» привыкло называть этот громадный комплекс именно так, а второе «я» против этого не возражало.
Хотя среди деревьев и цветов не видно было ни одной живой души, Каталински каким-то образом постоянно ощущал чье-то присутствие. Ощущение было необычным и немного странным, но отнюдь не раздражало. Оно напоминало то состояние, когда бродишь по тихому парку, вокруг никого нет, однако ты знаешь, что за деревьями и кустами тянется улица. Там полно автомобилей и людей, и ты рано или поздно вернешься туда, и никуда они не денутся, эти люди на тротуарах, в авто и за стенами домов.
Он был не один — просто для достижения цели ему необязательно было видеть Других. Все-таки он не являлся одним из них. И даже новое зрение не могло помочь разглядеть то, что разглядеть никак нельзя — ведь не видит же глаз человеческий магнитные поля или инфракрасное излучение…
Да, Других он видеть не мог. Но знал: нечто, относящееся к Чужим, увидит обязательно. Относящееся не к Другим, а именно к Чужим. К тем, что явились сюда из запределья, и если и не могут что-то коренным образом изменить по собственному разумению, то мешать — мешают. Не понимая и руководствуясь собственными представлениями. Подобно тому, как некий гипотетический совершеннейший невежда пытался бы найти копыта у морского конька, пребывая в полной уверенности, что если конек, то непременно должны быть копыта. И даже не найдя никаких копыт, все равно намереваясь подковать несчастного представителя семейства игловых…
Нельзя сказать, что Чужие были именно такими невеждами, но они исходили из своих собственных воззрений на то, как должен быть устроен мир.
Инженер оценивал обстановку и свою готовность. С обстановкой все было в полном порядке, с готовностью — тоже. Помехи отсутствовали, цель находилась рядом — и он знал, где именно.
Каталински поднялся на ноги, втянул ноздрями ароматный воздух и осторожно направился в противоположную от белого колосса сторону, переходя от дерева к дереву, словно выслеживающий зверя охотник.
И, как и подобает хорошему охотнику, сначала почуял цель, и лишь потом, сделав еще несколько шагов, увидел ее.
Деревья квадратом обступали покрытое золотом обширное пространство размером никак не меньше парижской площади Шарля де Голля — инженер там бывал и фотографировал ее со смотровой площадки Триумфальной арки. Притаившись за стволом с гладкой, чуть шелушащейся светло-коричневой корой, Леопольд разглядывал угольно-черное сооружение в центре площади, высотой как минимум с шести-семиэтажный дом — раза в три ниже Триумфальной арки.
Черный параллелепипед с безукоризненно ровными гранями был очень похож на Каабу — Дом Бога — в священном городе Мекке на Земле. В стену Дома Бога, снаружи, вделан знаменитый Черный камень — аль-хаджар аль-асвад, — который, по преданию, упал с небес еще во времена Адама. Это был ангел-хранитель Адама, обращенный Господом в камень после того как допустил грехопадение своего подопечного. А разрушители легенд — ученые считали Черный камень Каабы просто метеоритом…
