А за ужином маг Ольвиорн объявил, что у него все готово, и завтра на рассвете можно провести испытание.
Когда бойцы ГБР вместе с американцами, в сопровождении слуг, поднимались по лестнице в свои комнаты, Ральф Торенссен, слегка опьяневший от выпитого за ужином вина, сказал, обращаясь к Уолтеру Грэхему:
– Тебе не кажется, что все это штучки Марсианского Сфинкса? Это до сих пор работает какая-то древняя, дьявольски хитроумная аппаратура, вколачивает нам в головы то, чего на самом деле нет…
Грэхем не успел ничего ответить – его опередил Саня Веремеев:
– Так вот что у вас за лаборатория, господа американцы! Марсианский Сфинкс дистанционно изучаете? Марсоход туда доставили, да?
– К сожалению, не могу удовлетворить ваше любопытство, – вновь уклонился от ответа Уолтер Грэхем.
– Это не мы его изучаем, а он нас, – заявил Торенссен. – Даже нет, все гораздо проще: я сошел с ума…
– Так может думать каждый из нас, – заметил Сергей. – Только что от этого изменится?
«Что от этого изменится? – подумал Сергей, засыпая в башне чужого замка, вознесшейся к чужому ночному небу, где не было ни Луны, ни Марса. – Нам снится что-то?… Или это мы снимся?…»
И словно кто-то другой, невидимый, прошептал где-то в глубине сознания несколько слов – Сергей был уверен, что никогда не слышал и не читал этих слов. Он хотел удивиться, но не смог, потому что уже крепко спал, утомленный обживанием чужого мира.
Наша жизнь – чей-то сон.
Мы снимся…
Томимся
Вечность времен…
11. Метаморфоза
Доктор Самопалов не мог отделаться от мыслей о плитке с изображением мифического сирруша, лежащей в кармане его халата. Как и откуда она появилась в больничной палате? Кто мог передать ее Ковалеву? Закончив обход, он уединился в своем кабинете и принялся рассматривать удивительную вещицу, непонятно каким образом оказавшуюся под подушкой у больного.
Пронести ее в палату после прогулки Ковалев не мог – по той причине, что от прогулок в больничном дворе упорно и необъяснимо отказывался и вообще практически не покидал постоянно запертое снаружи помещение. Исключение составляли только визиты в кабинет доктора. Туалет и душ в палате были, а еду пациентам приносили, что называется, прямо в постель. Кроме того, согласно строгим правилам, действующим в этом отделении психлечебницы, каждое утро и каждый вечер все палаты и сами пациенты тщательнейшим образом проверялись санитарами на предмет выявления посторонних предметов – были в истории этого учреждения очень печальные случаи…
Единственно правдоподобным представлялось только такое объяснение: кто-то со двора забросил эту плитку в открытую форточку палаты номер семь. Самопалов ухватился за это предположение, как за спасительную соломинку. Хотя в глубине души понимал, что такое объяснение не выдерживает никакой критики. Но других приемлемых версий у него не было.
Странности, связанные с больным, который называл себя Демиургом, все больше и больше тревожили психиатра. Было во всем этом что-то, отдающее сверхъестественным…
Несколько раз смерив кабинет шагами, доктор Самопалов с некоторым раздражением бросил плитку на стол и начал листать записную книжку, распухшую от обилия визитных карточек. Эта злополучная плитка застряла в его мозгу, как кость в горле, мешая спокойно работать и жить.
Круг знакомств доктора Самопалова был достаточно широк. Входил в него и специалист по истории древнего мира Василий Николаевич Тарасенко, преподававший на истфаке университета. Психическими расстройствами он, слава богу, не страдал, и в клинике у доктора Самопалова бывать ему не приходилось – их довольно уже давнее знакомство состоялось на совершенно иной почве. Им обоим довелось когда-то поучаствовать в работе избирательной комиссии. А потом они время от времени встречались в сауне, которую Самопалов посещал не часто, а Тарасенко – регулярно, приводя в пример мудрых древних римлян, не вылезавших из своих терм.
Виктор Павлович позвонил историку и договорился о встрече. Предупредив дежурную медсестру о том, что отлучится часа на полтора – два, он покинул больничный корпус и сел за руль своего серого ветерана-«жигуля». Весь путь от больницы до города он старался думать о разных отвлеченных вещах, но это ему плохо удавалось – перед глазами стояла плитка с сиррушем, лежавшая теперь в кармане его пиджака. Плитка, которая, если верить Ковалеву, некогда красовалась на марсианской равнине под названием Кидония.
Конечно же, это были фантазии, и вряд ли она упала в седьмую палату прямо с Марса. Но каким-то ветром ее все-таки занесло. Каким?
По дороге в университет Самопалов остановился у ювелирного магазина. Вышел он оттуда еще более задумчивым – плитка действительно оказалась золотой. Версия с форточкой, и до того весьма и весьма неубедительная, представлялась теперь психиатру и вовсе абсурдной: ну кому это придет в голову разбрасываться золотыми изделиями? Уж, конечно, не медперсоналу. Кому-то из больных, пребывающих в помраченном состоянии сознания? Но где, опять же, этот кто-то мог взять плитку? Выкопал в больничном дворе, что ли?
И только услышав сзади нетерпеливые автомобильные гудки, доктор понял, что его «жигуль» стоит на перекрестке, а светофор вовсю истекает зеленым светом.
Исторический факультет находился в старом корпусе университета, в просторном дворе, похожем на лес обилием ветвистых тополей, дубов и лип. Поднявшись на второй этаж, Самопалов прошел длинным коридором и отыскал нужную дверь.
Кабинет заведующего кафедрой был невелик и почти весь заставлен книжными шкафами. Хозяин кабинета – этакий интеллигентного вида Гаргантюа – сидел у окна, глыбой нависая над столом, и что-то писал. После обмена приветствиями Виктор Павлович решил сразу приступить к делу: время он ценил – и свое, и чужое. Достав из кармана плитку, он положил ее на стол перед Тарасенко и пояснил:
– Один из моих пациентов утверждает, что тут изображен некий сирруш – вавилонский дракон. Мифологический, как я понимаю, персонаж. Он говорит, что такими плитками были выложены врата богини Иштар в Вавилоне. О Вавилоне я слышал, о богине Иштар тоже, а вот о таком звере… Гляньте, Василий Николаевич.
– Ну-ка, ну-ка… – Тарасенко поправил очки и принялся рассматривать плитку, чуть поворачивая ее в разные стороны. – Разумеется, не оригинал? Народное творчество пациентов, да, Виктор Павлович? И, никак, золото?
– Да, – коротко ответил доктор Самопалов.
Тарасенко многозначительно хмыкнул, поверх очков взглянул на психиатра и вновь поднес плитку к свету, пробивающемуся в окно сквозь листву старых дубов.
– Врата Иштар… – пробормотал он. – Раскопки вел Колдевей, в конце девятнадцатого – начале двадцатого. А рисунок довольно известный, Виктор Павлович. Возьмите любую популярную книгу по ориенталистике – и непременно на него наткнетесь.
– У меня несколько иной профиль, Василий Николаевич. Хотя именно благодаря этому пациенту я довольно-таки тщательно изучил эпоху Возрождения. Но в истории Древнего Востока, каюсь, слабоват. Вот если бы речь шла о проблемах патопсихологической диагностики или, скажем, о методах устранения терапевтической резистентности при шизофрении…
