Доктор поднялся на каменное полуразвалившееся крыльцо, открыл дверь и оказался в полумраке – солнечному свету препятствовали кусты сирени под окнами. За стеклянной перегородкой сидел у окна, упираясь локтями в стол, лысоватый пожилой человек в помятом белом халате. Человек читал газету, и был настолько увлечен этим занятием, что не замечал ничего вокруг. Это был некогда многолетний бессменный председатель профкома Хижняк, после выхода на пенсию пристроенный на должность больничного архивариуса.
Вообще-то, больничные архивы надлежало хранить не более определенного срока, но учреждение, в котором работал доктор Самопалов, было не простой лечебницей, а клиникой. То есть больницей, где помимо лечения страждущих велась и научно-исследовательская работа. Любая же действительно научная и исследовательская работа невозможна без солидной многолетней и разнообразной базы данных. Вот эта внушительная база данных, периодически атакуемая грызунами и сыростью, и находилась в приземистом строении в дальнем уголке больничного двора.
Следуя за бывшим профсоюзным лидером, доктор Самопалов пробирался между стеллажами, заваленными бумажными папками, и все более углублялся в пропитанные сыростью недра архива. Доведя Виктора Павловича до нужных полок, Хижняк заторопился к своему столу, где ждала его недочитанная газета. Самопалов окинул взглядом кипы слежавшихся бумаг, вздохнул и приступил к поискам.
Собственно, ни на какие открытия он не рассчитывал, и в раскопках этих не было абсолютно никакой нужды – дед Игоря Владимировича Ковалева не лечился, а просто прятался в больнице, и не могло идти речи о каком-то заболевании, полученном Демиургом по наследству. Но доктор Самопалов считал, что просто обязан просмотреть историю пусть даже лжеболезни Антонио Бенетти. Поскольку все, прямо или косвенно связанное с Демиургом-Ковалевым, теперь обрело в его глазах особое, весьма и весьма зловещее значение.
Морщась от запахов сырости и пыли, доктор Самопалов перебирал бумажные папки, на которых выцветшими от времени фиолетовыми чернилами были выведены фамилии давних пациентов.
«Сорок восьмой год прошлого века, – думал доктор Самопалов, – почти шестьдесят лет назад. Жив ли сейчас хоть кто-то из них?…»
Здесь, спрессованные, заключенные в ветшающие бумажные обложки, лежали годы, годы, годы… Прошедшие годы… Ушедший век. Да что там век – ушедшее тысячелетие!
Получасовые поиски все-таки увенчались успехом – в руках у Виктора Павловича оказалась помятая, покрытая какими-то желтыми пятнами папка, свидетельствующая о том, что в тысяча девятьсот сорок восьмом году Антонио Бенетти действительно находился здесь, в этой больнице.
«Бенетти Антон Семенович, – значилось на обложке. – Год рождения 1921».
Доктор Самопалов положил папку на подоконник, открыл ее и принялся перебирать пожелтевшие слежавшиеся бумаги.
Направление городской поликлиники № 3… Результаты анализов… Назначенные процедуры… Данные обследования… Заключение лечащего врача…
Здоров. Полностью вменяем, психически здоров… Подлежит выписке…
«Подлежит выписке», – но это отнюдь не значило, что Антонио Бенетти вернулся домой. Министерство здравоохранения, которое в данном случае представляла областная психиатрическая больница, просто передало бывшего военнослужащего вражеской армии в руки другого министерства – гораздо более могущественного и жестокого…
Под тонкой пачкой медицинских документов в папке обнаружилось несколько листков довольно плотной сероватой бумаги, вырванных, вероятно, из альбома. Листы были исписаны с обеих сторон бледно-фиолетовыми чернилами. Почерк был мелкий, буквы угловатые, кое-где строчки едва не наезжали друг на друга. Некоторые слова были зачеркнуты, некоторые – вписаны поверх строки или на неровных полях. Какое отношение имели эти альбомные листы к «истории болезни» Антонио Бенетти, доктор Самопалов не мог определить, потому что написано все это было не по-русски. Но и не по-китайски. Буквы были латинскими, и Виктор Павлович не сомневался в том, что перед ним какой-то итальянский текст, выведенный, скорее всего, рукой Антонио Бенетти.
Скользя глазами по строкам, он обнаружил вдруг легко читаемые знакомые слова – и какая-то нервная волна выплеснулась из солнечного сплетения, из самой манипура-чакры. Наверное, нечто подобное испытывает следователь, когда нежданно-негаданно натыкается на очень важную улику.
«Cesare Borgia». «Romagna». «Medici». Эти слова понимались без труда, они просто-таки бросались в глаза, прокладывая несомненный мостик к давним видениям Демиурга-Ковалева. Мостик из тысяча девятьсот сорок восьмого в середину девяностых…
И было еще одно слово, трижды повторенное на полях крупными, почти печатными буквами – и подчеркнутое: «Merlion».
Доктор Самопалов не был уверен, что когда-либо раньше встречал это слово. Название? Имя? На ум сразу же пришла ассоциация: «Мерлин». Легендарный чародей. Король Артур, Геньевра, Ланселот Озерный и прочие. Хотя вряд ли тут была какая-то связь. Ничуть не большая, чем между «ромом» и «ромбом» или «столом» и «стволом».
Виктор Павлович аккуратно согнул альбомные листы и опустил в карман халата, обдумывая, кто из знакомых мог бы помочь с переводом. Все-таки это не английский, а итальянский, таких специалистов в городе наверняка гораздо меньше. Вдалеке, за шеренгами стеллажей, зазвонил телефон, и через несколько секунд оттуда раздался дребезжащий голос Хижняка:
– Витя, это тебя!
Доктор Самопалов закрыл папку, оставил ее на подоконнике и направился к телефону, на ходу отряхивая со своего белого халата пыль минувших лет.
Звонили из приемной главврача. Доктору Самопалову надлежало провести обследование по линии органов внутренних дел, то есть дать заключение о психическом состоянии очередного правонарушителя. Дело это было для Виктора Павловича не новое – хотя и далеко не ежедневное, – и он, покинув больничный архив, направился к своему корпусу.
На первом этаже, в левом крыле здания, был один закуток, от пола до потолка перегороженный вполне надежной, очень смахивающей на тюремную решеткой. Там располагалась небольшая – на четыре койки – палата и совсем крохотное служебное помещение без окон, бывшая процедурная, в котором едва умещались стол и два стула. Дежурящий у закутка молодой парнишка в милицейской форме отпер решетку, пропуская доктора Самопалова. Виктор Павлович заглянул в миниатюрное окошко, прорезанное в двери палаты: на койке сидел коротко стриженый парень в джинсах и сером свитере. Лицо у него было отрешенным и невеселым. Виктору Павловичу вместе с двумя другими врачами надлежало определить, вменяем ли был этот молодой человек в момент совершения преступления, и вообще – нормальный он или ненормальный. Чаще всего Самопалову приходилось иметь дело с убийцами и сексуальными маньяками, которых с каждым годом плодилось все больше и больше. Врачебная экспертиза могла самым решительным образом повлиять на дальнейшую судьбу преступника.
В служебном помещении Виктора Павловича ждал старый знакомый из горотдела милиции – капитан Малышев. Был он в цивильной одежде, катал из одного угла рта в другой незажженную сигарету и, упираясь грудью в край столешницы, листал свои бумаги.
