Зеркало не обманывало – на заднем сиденье «жигулей», у ближней к тротуару двери, сидел мальчуган лет восьми-девяти, большеглазый, с довольно длинными вьющимися волосами цвета спелой пшеницы. Одет он был как паж из фильмов-сказок: в бархатное, синевато-зеленое, переливчатое…
Доктор еще не успел ничего сказать, когда мальчик продолжил, серьезно глядя на него:
– Мерлион был нашим первым Великим Магом.
– Чьим… вашим? – сумел все-таки вытолкнуть из себя Самопалов, чувствуя, как бешено колотится сердце.
Мальчик улыбнулся, и большие серые глаза его заблестели:
– Тех земель, что лежат под прогретой солнцем чашей небосвода…
Он еще раз улыбнулся, открыл дверь и выбрался из машины. Доктор хотел проследить за ним взглядом, но обнаружил, что следить не за кем. По тротуару шли обычные горожане, и сказочного пажа среди них не было.
Сзади нетерпеливо загудел грузовик, подсказывая, что красный свет сменился зеленым. Самопалов дотянулся до приоткрытой задней двери и захлопнул ее.
Он хорошо помнил, что запирал ее на ключ.
Виктор Павлович Самопалов был хорошим специалистом, хотя и плохой специалист вряд ли бы ошибся в данном случае с диагнозом. Как ни отнекивайся, как ни отвергай эту мысль, но ему пришлось-таки признать: налицо явные симптомы психического расстройства. Доктор Самопалов, разумеется, знал, что болезни психики, в отличие от гриппа или сифилиса, не бывают заразными. Однако, вопреки всем доводам разума, вопреки всем канонам психиатрии, склонен был полагать, что именно заразился. И он знал, от кого. Впрочем, правильнее было бы назвать это явление не заражением, а индукцией. Индуктором – сознательным или бессознательным – выступал Игорь Владимирович Ковалев, а реципиентом – он, Виктор Павлович Самопалов, врач-психиатр. И таких реципиентов могло быть много. Очень много.
Демиург, даже изолированный и отключенный от внешнего мира, продолжал влиять на действительность. Нужно было незамедлительно принимать какие-то новые меры.
«Крайние меры…» – похолодев, подумал доктор Самопалов.
Он почти не сомкнул глаз за всю ночь, но все-таки нашел в себе силы встать утром с постели и, приняв контрастный душ, начать собираться на работу. С женой Виктор Павлович ничем не делился, а она, хоть и видела, что с ним что-то не в порядке, вопросов не задавала. За годы совместной жизни она безошибочно научилась определять, когда можно и нужно проявить участие, а когда лучше просто молчать, делая вид, что ничего не замечаешь. Впрочем, погруженный в свои раздумья Виктор Павлович даже не осознавал, что в квартире, кроме него, есть кто-то еще.
Хоровод одних и тех же мыслей кружился и кружился у него в голове – и когда он стоял в очереди на АЗС, и когда продолжал путь в клинику. Еще ночью он наметил несколько вариантов полной нейтрализации Ковалева. Этим эвфемизмом доктор Самопалов мысленно заменял другое, гораздо более точное определение тех действий, которые собирался предпринять. Причем это были варианты, не грозящие разоблачением… Но одно дело – вообразить, соорудить мысленную конструкцию, и совсем другое – самым реальным образом прервать чужую жизнь, присвоив прерогативы Господа Бога. Виктор Павлович мысленно метался между этими бесчисленными «я должен», «смогу ли я?», «разве я вправе?», «это необходимо для всеобщего равновесия» – и приехал в клинику с головной болью, так окончательно ничего и не решив.
Облачившись в кабинете в рабочий халат, он немного посидел за столом, отрешенно глядя на аккуратно разложенные бумаги и перекатывая из стороны в сторону шариковую ручку. И наконец, все так же терзаясь сомнениями, отправился к боксу, в котором, как в коконе, лежал изъятый из пространства и времени Демиург-Ковалев. («Или – Демиург Ковалев, без дефиса?» – в который уже раз промелькнуло на задворках сознания.)
Три надежные преграды, три твердыни стояли на пути к осуществлению задуманного: собственные моральные принципы, которые схожи по сути своей у всех нормальных людей; шестая заповедь Ветхого Завета; клятва Гиппократа.
Это – на одной чаше весов.
Другую чашу тянула вниз угроза ухудшения реальности, окружающей действительности. Действительности, которая и так была не весьма привлекательной.
Виктор Павлович шел по коридору, и в сознании его словно бы покачивались, до поры до времени неизменно возвращаясь к зыбкому равновесию, эти незримые чаши незримых весов…
В нише возле боксов, уставленной большими вазонами со всякой декоративной зеленью, торопливо писала что-то за столом медсестра Юлечка Нестерова. Перед ней полукругом были разложены пять-шесть раскрытых книг с торчащими то тут, то там бумажками-закладками. Все в отделении знали, что Юлечка заочно учится, имея твердое намерение стать классным экономистом. Хорошенькое личико ее вспыхнуло, когда Виктор Павлович появился перед ней. Она сделала судорожное движение, словно собираясь спрятать написанное под стол, – но тут же вскочила и торопливо поздоровалась.
– Здравствуйте, Юлечка, – рассеянно кивнул в ответ доктор Самопалов. – Что Ковалев?
– Нормально… – пролепетала Юлечка. – То есть… В общем, все уколы я… вот, по журналу!
Юлечка принялась поспешно извлекать из-под книг журнал врачебных назначений. Но Виктор Павлович, еще раз кивнув, уже повернулся к ней спиной. И, вынимая из кармана халата съемную дверную ручку, направился к боксу Ковалева. Незримые чаши весов продолжали неуверенно покачиваться, вновь и вновь возвращаясь к равновесию. Доктор Самопалов не решался присваивать себе функции Господа Бога.
Виктор Павлович заглянул в дверное окошко и замер, пораженный увиденным. Затем попятился от двери и повернул голову к нише медсестры. Юлечка вышла оттуда сразу же после того как он направился к боксу Ковалева, и теперь стояла посреди коридора и недоуменно смотрела на него.
– Юлия! – замороженным голосом произнес доктор Самопалов. – Это вы впустили?
– Н-нет… – едва слышно ответила медсестра, явно испуганная вопросом Виктора Павловича. – К-кого?… Я никого…
– Значит, Сиднин, – тем же январским голосом сказал доктор Самопалов. – А ну-ка, милая, давайте его сюда.
– Он уже сменился… ушел… И он тоже никого…
Доктор Самопалов нахмурился, повел головой, словно ему мешал воротник:
– Сменился, значит? Кто у нас сейчас? Ярик?
Юлечка молча быстро-быстро закивала.
– Приглашайте его сюда, будем разбираться.
Медсестра сухим осенним листком на ветру метнулась прочь, на поиски санитара. А Виктор Павлович сунул дверную ручку в карман и, наливаясь гневом, вновь приник к смотровому окошку.
У голубоватой кафельной стены небольшого, без окон, помещения, освещенного одинокой лампочкой в матово-белом шарообразном плафоне, располагалась такая же одинокая койка. Ковалев лежал на спине, сложив руки на груди поверх одеяла. Глаза его были закрыты, и видом своим он походил скорее на покойника, чем на обитателя мира живых – во всяком случае, так представлялось доктору Самопалову. Да и трудно было назвать теперешнее состояние Ковалева пребыванием в мире живых…
