– Ну, хорошо. Вот вам загадка.
Загадочное, странное явленье:
Запасы, что копили со стараньем
И нужные для жизни поддержанья,
Разбрасывают вдруг без сожаленья.
За столом на пару минут воцарилось напряжённое молчание, все сосредоточенно пытались разгадать головоломку. Потом Липпи тряхнул своими кудрями и с досадой произнёс:
– Ладно, твоя взяла. Не знаю.
– А можно я попробую? – тихо спросила Оля и подняла, как в школе, руку.
Все взоры устремились к ней. Порозовев от внезапного всеобщего внимания, она тихо прошептала:
– Я думаю, речь идёт о посеве. Ведь именно тогда люди бросают в землю то, что копили для пропитания.
– Молодец! Недаром говорят, устами младенца глаголет истина! – воскликнул Леонардо и радостно хлопнул в ладони:
– Кто ты, дитя моё? – Оля ещё не успела и рта открыть, как вмешался хозяин:
– Маэстро! Куда делись мои манеры? Позвольте представить Вам моих гостей. Это – синьорина Умма, дочь торговца, сегодня прибывшего из дальних стран к нам во Флоренцию, и её слуги, которым, как оказалось, палец в рот не клади.
– Леонардо. Винчи, – представился художник.
– Умма. А это мои друзья – Оля, Даша, Женя, Равиль и Кеша.
– Очень рад, очень рад, – промолвил добродушно маэстро и пожал руки детям. На мгновение он задержал ладонь Жени в своих руках и задумчиво пробормотал:
– Какое интересное лицо… Простите, простите. У художника всегда одно на уме – его картины. Так откуда же вы прибыли, дети мои? Сразу видно, что с обучением у вас обстоят дела лучше, чем здесь.
– Мы прибыли из далёкой северной страны. Из-под Москвы.
– Так вы московиты? Любопытно! Однако для иностранцев вы прекрасно владеете итальянским.
– Мой отец нанял мне учителей из самой Италии, а чтобы мне не было скучно одной, со мной учатся и мои друзья, – ответила Умка.
Ответ, видимо, пришёлся по душе Леонардо, он дружески похлопал по плечу Олю и сказал:
– Вы, видимо, большая умница. Ну что ж, проверим вашу сообразительность ещё разок. Кстати, это относится ко всем. Что вы скажете на такую загадку:
Ах, как прекрасен в разноцветье этот свет,
Но предсказанье, знаю, будет вещим:
Что очень скоро все цвета сольются в один цвет,
Неотличимы друг от друга станут вещи.
– Леонардо, так не честно, такие загадки надо решать на трезвую голову, – расстроенно буркнул Филиппино, потирая мочку уха.
Все окружающие стали согласно кивать головами, но тут вступил в разговор Кеша:
– Мне кажется, речь идёт о ночи.
– Правильно! Ну вы, ребята, и умники! Вдумайтесь, ведь это действительно так – ночью все цвета сливаются в один чёрный, а вещи становятся неразличимы без света факела. Надо будет мне побольше узнать о вашей стране, видать, головастые там люди живут. Не то что здесь.
– Не скажите, маэстро, у нас тоже множество мудрецов имеется, – возразил кто-то из толпы.
Люди раздвинулись, и стал виден говорящий. Это был молодой монах в белой рясе, скорее всего, из ордена доминиканцев.
– Без них, мудрых людей, не было бы нашей горячо любимой Флоренции: Брунеллески, Альберти, Пачоли, не говоря уж о великом Данте.
– Согласен, полностью согласен с Вами. Я не хотел никоим образом снизить достоинства отдельных представителей нашего города. Просто я хотел заметить, что если бы мы меньше обращали внимание на наши одежды, а больше на научные изыскания, то мудрость наших граждан выросла бы непомерно.
– Всё вам наука! Везде науку суёте в первую очередь. А наука – самое что ни на есть исчадие дьявола.
– Позвольте с вами не согласиться, отец мой. Не для того ли бог дал нам зрение, чтобы уметь увидеть, слух, чтобы уметь услышать, а разум, чтобы суметь понять. Не пользоваться тем, что даровано нам самим господом богом, кощунственно, не так ли?
– Это всё ваше словоблудие! Всё вывернете наизнанку, навыворот! – сердито буркнул монах и ушёл в вечернюю тень.
– Не обращай внимания, Леонардо. Эти бедные доминиканцы всё никак в себя не могут прийти после их разгрома во главе с Савонаролой. Дай им волю, мы бы опять сжигали книги да постились целыми днями. Но раз уж пошёл такой разговор, давай-ка третью загадку, ведь бог любит троицу, – закончил шуткой маэстро Липпи.
– Тебе, дорогой мой Филиппино, не могу ни в чём отказать. Вот вам ещё одна:
Деянье это всем нам издревле знакомо,
Будь то Париж, или Мадрид, иль дома.
Чтоб голод утолить, бессовестно готовы
Тащить мы пищу из рта чужого.
А тот чужой, хоть весь в пылу от гнева,
Не в силах защитить своё он чрево.
Со всех концов стола посыпались догадки, но Винчи лишь посмеивался и отрицательно качал головой, пока Умка не дотронулась до руки маэстро и тихо прошептала:
– Мне кажется, я догадалась.
– Давайте послушаем, что хочет сказать это дитя! – призвал Леонардо к тишине спорящих. Умка продолжала:
– Мне думается, речь идет о хлебе, который мы печём в печи. Хотя, может быть, и не хлеб, а любая другая пища, которую мы готовим там…
– Умница! Совершенно верно! – восторженно захлопал в ладоши художник. – Вы, молодые люди, заслужили награду за вашу сообразительность. Филиппино, налей им вина самого лучшего!
– Спасибо, маэстро. Нам достаточно вашей похвалы. По законам нашей страны детям пить вино не разрешено, – вставила быстро Оля.
– Замечательный порядок. Нам тоже бы надо ввести подобные законы. Многие беды могли бы избежать, кабы молодёжь не увлекалась употреблением напитков. Вот вам друзья и причина острого ума этих отпрысков – трезвость ума да знания. Но, я вижу, уже стемнело, пора бы и честь знать.
– Одну минуту, маэстро! – люди, окружившие художника, отошли в стороны, и стало видно молодого человека, сидевшего за соседним столом, обратившегося с вопросом:
– Я всё ждал момента узнать, можете ли вы объяснить один момент из «комедии» Данте. В одной из песен о рае Данте вопрошает о некоем индусе, ведущем праведную жизнь, но не знающем Христа – достоин ли он попадания в рай более, чем грешный христианин? Мне кажется, тут есть некое противоречие.
– По правде сказать, я не силен в теологических спорах.
По мне праведность стоит выше принадлежности к религии. Жаль, что уже ушел Сандро Боттичелли – он гораздо лучше меня разбирается в подобных вопросах. Хотя постойте, вон ведь рядом с вами Микеланджело! Он знает Комедию лучше многих и может вам всё разъяснить. Не так ли? – обратился Леонардо к скульптору, сидевшему до сих пор вполоборота.
Тот вдруг вскочил, как ужаленный, и рывком двинувшись от стола, крикнул:
