Одна из пуль расколола драгоценный вазон на резной полочке, другая отскочила от брони сейфа, несколько штук застряли в коврах и креслах. Автомат Тима огрызнулся из коридора, и тут один из вбежавших через потайную дверь рухнул замертво. Филиппу тяжело было стрелять, не видя цели. А Уссер вырывался, что-то надрывно крича, махая руками. Потом он вдруг захрипел и обмяк, потому что свои же продырявили боссу голову и шею.
Автомат Крафта снова взорвался очередью, скашивая оставшихся двоих молодцев, а потом всё стихло. Только оседала поднятая коротким, но яростным боем пыль, и с потолка сыпалась извёстка. Заплакал в дальней комнате мальчик, и Филипп опустил прошитый пулями труп Ювелира на ковёр. С хрустальной люстры посыпались отбитые пулями подвески.
Потом он сказал Тиму, разминая уставшую руку:
– Завяжи чем-нибудь лицо, и мне тоже дай тряпку. Ребёнок с нянькой могут нас увидеть. Этих в угол сложи, проходу мешают…
– Сейчас. – Крафт вытер кровь со щеки. На другой, вымазанной йодом, уже засохли коричневые корки.
Филипп начал лихорадочно обшаривать сейф, сгребая в мешок все бумаги. Для одной ночи неплохо – уничтожены и «банька», и «третья квартира». Семён Ильич лежал, в своём бесценном халате, раскинув руки. Кроме двух смертельных ран, Обер увидел его пробитый левый локоть и сорванный кусок скальпа.
Тим затянул узлом на затылке большой носовой платок, и Филипп продолжил свою работу. Документы по лаборатории должны были находиться здесь, нужно только как следует поискать. Ничего, даст Бог, на Литейном будут довольны. Ювелир оставил им весь свой архив, что случалось крайне редко. От Веталя Холодаева, например, в милиции не поимели ничего Его гражданская жена Дездемона Кикина то ли уничтожила, то ли забрала с собой бумаги Веталя, и бесследно исчезла сама.
Но время стремительно утекало, и в любую минуту их могли застать здесь нянька с мальчишкой. Тогда волей-неволей придётся их ликвидировать – без слюней и соплей, как положено. Кроме того, на квартиру к Ювелиру мог пожаловать кто-нибудь из «братвы», и непременно с охраной. В конце концов, автоматную стрельбу было слышно на улице и во дворе. Мало ли, кто там околачивался – работники ресторана, дворники, водилы. Так или иначе, нужно было торопиться, тем более что Грачёв на квартире Горбовского с нетерпением ждал результатов мероприятия.
Под пальцами Филиппа замелькали цветные фотоснимки, большей счастью семейные. Он узнал Элеонору в детстве, на торжественной линейке – с двумя тощими косичками и бантами-пропеллерами. Потом попался снимок, где молодая выпускница медицинского института произносила клятву Гиппократа, ещё не зная, как цинично и подло нарушит её. Следующий снимок был свадебный – прекрасная невеста в белом облаке из шёлка и кружев стояла рука об руку с низеньким лысым выжигой, который был намного старше по возрасту. Тонкими руками в блестящих перчатках Нора прижимала к себе букет флёр д'оранжа, и фата её водопадом низвергалась на ковёр. А это, похоже, последний снимок – красный «Понтиак» на набережной какого-то северного города. Рядом стояла Элеонора в собольей шубе, с чёрной бархатной бореттой-наколкой в волосах и в бриллиантовом колье. Тут же был и Али Мамедов – в пятнистой «тройке», в шляпе и с тростью.
Филипп на несколько мгновений закрыл глаза, чтобы отдохнуть, а потом снова принялся за снимки.
Далее шло фото бородатого старика в шляпе с широкими полями и старухи в чёрной шали – вероятно, родителей Семёна Ильича. Здесь же у Уссера хранились фотографии его четырёх жён, которые каждый раз на какое-то время одалживали ему свою фамилию. Затем следовал развод, находилась другая пассия, и Семён Ильич снова менял паспорт на совершенно законных основаниях. Он, наверное, уже позабыл свою первородную фамилию – Гольдман, из-за которой некоторые его издевательски называли Золотарём. Во всяком случае, Филипп узнал её не от Семёна, а от Веталя Холодаева.
Ни от одной из жён Ювелиру не удалось заиметь ребёнка. Поэтому, поставив на себе крест, он полностью погрузился в свои лихие дела и заботу о единственной племяннице Элеоноре. А когда Альберт Келль оформил развод, поселил её у себя вместе с маленьким сыном.
Обер с досадой отбрасывал глянцевые снимки Норы с грудным Оскарчиком, Семёна Ильича и его последней жены в Италии и на Мальте. Там чета блаженствовала среди пальм и нездешних, живописных скал, плескалась в лазурных водах и путешествовала на яхте. Трогательные свидетельства любви Семёна Ильича к родственникам нисколько не интересовали Готтхильфа. Он решил разобраться с бумагами у себя в Песочном, а потом уже систематизировать их для Грачёва.
Филипп уже хотел встать с колен и отдышаться, но тут из самого верхнего ящичка выпала небольшая тёмно-зелёная коробка. Крышка отскочила, и по ковру разлетелись слайды в рамках. Филипп посмотрел один из них на свет и замер – это была фотография парня, убитого Тимом у дверей. Внизу, прямо на плёнке, различалась нацарапанная надпись: «Игорь Воронин, 27 лет». Дальше шёл номер телефона. Обер схватил следующий кусочек плёнки, заправленный в рамку. Там был изображён незнакомый ферт с чёрными усиками и ласкающе-бесстыдными карими глазами. Под ним тоже имелось имя «Николай Алтынов, 31 год»; и дальше – семь цифр телефона. Карандашом, очень слабо, на рамке Воронина было написано «Дарья Г., 16 лет».
Морщась от запаха горелого пороха, Филипп сорвал платок с лица; вытер им не только лоб и щёки, но и шею. Эта коробочка со слайдами оказалась едва ли не самой ценной вещью в сейфе Ювелира. Как и обещал, Филипп узнал имя агента, подосланного к Севкиной сестре. Игорь Воронин… Зараза, действительно, неотразимый кавалер. Немудрено, что молодая девчонка по нему сошла с ума.
Это же потрясающе ценная находка! Теперь всех уссеровских «мальчиков» можно зарегистрировать в милиции, прежде пересняв слайды для себя. Что же касается карты области, она непременно должна отыскаться в раздобытом сегодня хламе. Сейф оставался пустым. Единственным его содержимым теперь были две ампулы с цианистым калием и «кольт» в замшевой подмышечной кобуре.
– Всё, пошли. Только осторожно! – Филипп взглянул на часы.
Только половина одиннадцатого утра, а сколько уже сделано! Из-за низких туч, моросящего дождика и естественной мрачности двора-колодца казалось, что едва светает. От сковывающей всё тело усталости Обер не мог избавиться, несмотря на постоянные перекуры. Он, снова завесив лицо, на цыпочках подошёл к той самой двери, за которой находились Оскар с нянькой.
Держа наготове «браунинг» с оставшимися патронами, Филипп приоткрыл дверь. Нежная блондинка сидела в постели. На скрип двери она повернулась и обомлела при виде человека с завязанным лицом и пистолетом в руке. Зрачки её расширились от ужаса, и женщина уже не могла видеть свою смерть. Пеньюар сполз с плеча, и на нём под тонкой прозрачной кожей проступили вены.
Блондинка дёрнулась, подняв руку, словно защищаясь, и пеньюар соскользнул совсем, оголив маленькую грудь с розовым соском. Из-за нянькиной руки Филипп увидел только круглые карие глазёнки под длинными ресницами, взмокшие кудряшки на лбу и разрисованную экзотическими животными пижаму. Рядом, на полу, валялась раскрытая книжка, и Филипп прочёл на её обложке «Волшебник Изумрудного города».
