– Пока ты с Ншаном дверь чинил, я немного приёмник послушал. – Сергей невольно понизил голос, хотя вокруг никого не было. – Члены ГКПЧ отправились во Внуково, чтобы лететь в Форос к Горбачёву. Российское руководство приказало всех их арестовать. Вполне вероятно, что они уже под стражей. Вот эти знают, как делаются перевороты!
– Да уж, давно пора! – Стеличек перекинул канистру в другую руку. – Ты говоришь, они летели к Горбачёву, которого сами и отстранили от власти? Ну и маразматики же у нас страной правили! – Дмитрий протяжно свистнул. – Ни путч устроить, ни сбежать не могут. Им бы за границу улететь…
– А кому они нужны? – удивился Пименов. – Их сразу же выдадут. И вообще, там много тумана. Роль Горбачёва совершенно не ясна. По всему выходит, что он, как минимум, обнадёжил путчистов. Они такие трусы, что не решились бы сами на эту авантюру. Все эти дни члены ГКЧП как будто чего-то ждали, на кого-то надеялись. Между прочим, эта история похожа и на тбилисские события, и на прибалтийские. Там тоже якобы сами военные решили применять силу, а Президент ничего не знал. В нашей стране так не бывает, чтобы нижестоящие не посоветовались с Верховным. У них этот участок мозга давно уже ампутирован…
– Какой? – не понял Дмитрий.
– Тот, который позволяет брать ответственность на себя.
– Я с тобой полностью согласен. Серый, – горячо сказал Стеличек. – Но нам, в любом случае, следует дня три-четыре здесь отсидеться, а потом проскочить незамеченными. Сейчас менты тоже начнут власть делить, и им будет не до нас…
– Я тоже так… – начал Пименов, но закончить фразу не успел.
Они как раз подходили к избушке, которая теперь выглядела более респектабельно. Ншан с Дмитрием повесили на место дверь, починили крыльцо; на него сейчас и выскочил растерянный Пётр Гардагин. Увидев вернувшихся от родника друзей, он быстро пошёл им навстречу.
– Петь, что случилось? – забеспокоился Стеличек.
– Ребята, только что скончался Додонов. Ну, может, минут пять прошло… Ничего нельзя было сделать, поверьте! Я уже на уши встал – тщетно. Он, видимо, уже давно страдал стенокардией и правожелудочковой недостаточностью…
– Чего-о? Додонов?… – Дмитрий чуть не выронил канистру. – Это точно? Может, он без сознания?
– Мить, уж ты мне поверь. Я констатировал смерть, – сурово сказал Гардагин. – Что-то я в этом понимаю, правда? Попытался, конечно, сердце ему запустить, но чисто для порядка. Здесь же нет никаких приспособлений для реанимации. То, что я сделал, не помогло. Дело в том, что он умер во сне, пока меня не было рядом. Я, правда, что-то почувствовал, пришёл его проведать. А уже совсем… – Пётр махнул рукой. – Ну, не Господь Бог я. Митя! Сколько ему лет было?
– Шестьдесят два. – Стеличеку казалось, что всё это ему снится.
– Мить, пойдём! – Пименов поудобнее перехватил ведро. – Чего же теперь делать? Я Петьке верю.
– И я верю. – Дмитрий еле дотащил свою канистру до избушки, поставил на лавку. Сергей Пименов туда же поставил ведро.
Все они уже успели побриться, помыться, и теперь выглядели более опрятно. Сергей начистил и поджарил грибы к ужину, и теперь он принялся печь в золе картошку, нахаляву нарытую в поле, по дороге сюда. Стеличек же вышел в сиреневый вечер, уселся на починенное крылечко и закрыл лицо ладонями. Значит, когда они с Пименовым набирали воду в роднике, хохмили и обсуждали текущие политические события, Додонов как раз умирал…
Ншан вышел следом, уселся рядом с Дмитрием и грустно подвёл итог:
– С Додоновым троих потеряли. Половину тех, кто присутствовал тогда на сходняке. За эти вот несколько коробок…
– Нет, ты не прав! – Дмитрий тряхнул головой, отгоняя от себя уныние. – В этих коробках далеко не три смерти сидит, а гораздо больше. Мы сумеем отомстить за них, Ншан! Менты умоются кровью. Я знаю, что здесь опять поучаствовал мой кум Каракурт. Конечно, без агентуры Озирского он ничего не сделал бы, а потому пора уже поговорить с Андреем более предметно. Я это устрою, Ншан. И тогда… – Стеличек хищно улыбнулся. – Тогда я прошу с него и за покойного дядю, и за тех, кто ушёл только что!
– Ты спросишь? – недоверчиво покосился на него Тер-Микаэльянц. – Тебе самому бы ноги унести и не чалиться потом…
– Может, спрашивать буду и не я лично, – загадочно ухмыльнулся Стеличек. – Но это будут делать и по моей просьбе тоже. А теперь пойдём в дом – сейчас опять гроза будет. Как бы нас тут не залило к едрене-фене – крыша-то, наверное, дырявая! Наверное, и её чинить придётся. – И Дмитрий легко вскочил, приняв для себя решение. Теперь ему было ясно, что нужно делать.
Ншан, немного подумав, тоже поднялся, потому что недалеко грянул гром. Через минуту в кронах деревьев зашуршал дождь, и сделалось совсем темно. Грозовой вечер взял избушку в план, поглотил её, надёжно укрыл от посторонних глаз. У изголовья величавого, спокойного, бледного Додонова горела одна из тех свечей, то привёз Сергей в своём рюкзаке. Остальные освещали стол, заставленный закусками и заваленный бокалами из синтетического стекла.
«Мартини» пришлось пить, не чокаясь, за упокой души Валентина Максимовича, потому что больше ничего дня поминок не нашлось. Разумеется, налили стаканы и в память Зураба Сакварелидзе, не забыли и Рафика Алмякаева, а потом долго молчали. Каждый думал о своём, не забывая при этом жевать. На свежем лесном воздухе голод чувствовался сильнее, чем когда бы то ни было.
Пименов, закончив трапезу, взял рацию и ушёл в ту комнату, где лежал покойник – другого места не было, а на улице ревел дождь. Странно, но крыша в этой трухлявой избушке пока не протекала. Кроме прочих вопросов, теперь нужно было решать ещё один – самый главный. Следовало как можно скорее вывезти отсюда труп и переправить его в Москву, к семье. Сергей как раз собирался выяснить, что для этого необходимо сделать. Смерть Додонова была не насильственной, и это облегчало задачу. Конечно, требовалось вскрытие, но Гардагин наверняка диагностировал острую сердечную недостаточность и гипертонический криз.
Дмитрий зачем-то вырвал из блокнота листок, крупно написал даты жизни Валентина Максимовича: «28.2.1929 – 22.8.1991» и положил на одеяло. Посидел рядом, наблюдая, как оживают черты усопшего в бликах свечного пламени. Лицо Додонова стало незнакомым, новым, каким не было никогда. Всегдашняя тревога, испуг, недоверие ушли с него, а остался только вселенский покой. Похоже, наконец-то Валентину Максимовичу было по-настоящему хорошо, и он уже ничего не боялся…
Потом Дмитрий вышел к остальным, достал банку австрийского пива и положил себе на тарелку жареных грибов с картошкой. Пименов вернулся за стол, тоже выпил пива. Потом, пожевав засахаренный апельсин, он поднял глаза на собравшихся.
– Слыхали новость? Застрелился министр внутренних дел.
– Да? Точно? – удивился Ншан. – Разве его не арестовали?
– Видимо, не успели, – предположил Пименов. – Между прочим, он правильно сделал. Хоть один порядочный человек среди них нашёлся.
