– Той самой дежурной по переезду? – уточнил Грачёв.
– Да. И узнал, что Инна с Антоном развелись, а разошлись ещё раньше. Так что я мог бы и попытаться встретиться с ней, но не решаюсь. К Веталю куда легче идти было год назад, чем к ней. Вдруг у Инессы кто-то есть, а я под горячую руку опять попаду? Да и вообще, она таких вольностей не любит.
– И ты всерьёз думаешь дождаться? И, более того, потом ужиться с ней? – осторожно спросил Грачёв.
– Да, я жду, надеюсь. И живу этим. – Саша так разволновался, что достал сигареты. – Должна же быть у человека мечта.
У очередного светофора Всеволод опять покосился на портрет.
– Она восточных кровей? Скулы, вижу, широковаты. А глаза красивые – со слезой…
– Мать русская у неё, а отец – татарин. Видишь – Шейхтдинова?
– Ах, да, я и не заметил. – Грачёв опять тронул машину с места. – Только она ведь брюнетка, не в твоём вкусе.
– Она – шатенка с зелёными глазами, – возразил Минц. – Здесь слишком тёмный снимок получился. А раньше она золотистой блондинкой была, в детском садике и в школе. Тогда я в неё и влюбился, а теперь для меня уже не имеет значения цвет волос.
В этот момент они въехали на Театральную площадь, и захватывающий разговор прервался. У входа в Консерваторию толпились молодые музыканты, которым сегодня предстояло выступать, и с ними родители, прочие родственники, дружки и подружки. Автомобилей нагнали столько, что Грачёв еле нашёл место для парковки. Сашка, конечно, слинял – якобы искать Дарьюшку; и потому пришлось опять корячиться в одиночку. Между прочим, Грачёв отметил, что среди машин много иномарок, в основном «Тойоты» и «Вольво», и настроение испортилось. Его «Жигули», когда-то предмет всеобщей зависти, теперь выглядели поношенными и устаревшими.
Всеволод, как всегда, снял «дворники» и зеркало, запер дверцы и направился к подъезду. Дашку он пока не видел, Минц тоже пропал. К тому же в снежно-соляной каше у поребрика намокли, а потом протекли ботинки; кроме того, они тотчас же покрылись белыми разводами. Эх, надо было маму Лару захватить, так она сама отказалась. Знала, что им с Сашкой нужно поговорить, и не захотела стеснять. Святая женщина – чувствует себя виноватой перед всеми. Хотя, на самом деле, очень многие виноваты перед ней…
– Дарьюшка там, у гардероба. Идём скорее! – Минц выбрался из толпы и схватил Грачёва за рукав. Протискиваясь между исполнителями и слушателями, они заскользили по обледеневшему тротуару. – Кстати, а что ты делал ночью, если не развлекался с Лилей?
Всеволод посмотрел на него удивлённо, словно не сразу понял вопрос.
– Об отце думал. Всю ночь он перед глазами стоял – как живой…
Они свалили свои дублёнки за барьер гардероба. Две юркие старушки в синих халатах едва успевали забирать одежду и выдавать номерки.
– Да, я понимаю. – Минц моментально стал серьёзным, даже торжественно-скорбным. – О нём можно думать бесконечно. Я тоже часто Михаила Ивановича вспоминаю – а всё кажется, что мало. Мы с Дарьюшкой хотели сегодняшнее её выступление посвятить памяти вашего отца, объявить со сцены – нам не разрешили. Говорят, что здесь не должно быть ничего личного. Да и вообще – не ко двору сейчас советские патриоты…
– Я не удивлён. – Грачёв ещё раз поискал глазами сестру, потом посмотрел на свои ботинки. – Пойдём, приведём себя в порядок, а то скоро уже в зал позовут.
Всеволод тайком усмехался, вспоминая, что кобелиться Сашка приучился именно в те годы, хотя склонность к этому, конечно же, имел от рождения. После конфликта со своим начальством Минц ушёл из прокуратуры, стал подрабатывать репетиторством и настройкой музыкальных инструментов. Но свободного времени всё равно оставалось много, молодая энергия била через край, и нужно было куда-то исчезать по ночам. Тогда была ещё жива Сашкина мать, которая компостировала ему мозги каждый вечер.
Вот Всеволод и познакомил бывшего своего сокурсника с отцом, потому что сам никогда не смог бы участвовать в аморальных авантюрах. Кстати, Михаил Иванович тоже не хотел, чтобы сын видел его пьяным, полуодетым, небритым – для родительского авторитета это было убийственно. А Саша моментально согласился возить знаменитого опера по женщинам во время его загулов. Платил отец ему натурой, то есть девочками, и Сашка был счастлив вдвойне.
Мишка Ружецкий откуда-то узнал о тех приключениях – разумеется, не от брата. Наверное, во времена травли Грачёва кто-то рассказал ему про непотребное поведение «Сириуса», и про то, что именно Минца называли тогда «верный Санчо». Скорее всего, с тех пор брат и возненавидел Александра Львовича. Говорил Всеволоду, что нормальный человек, как бы ни было пакостно на душе, такими вещами заниматься не станет. Пусть Минц и за справедливость стоял, почему и работы лишился, но всё равно – западло.
– Сева! Саша! Ну что же вы, я чуть не ушла! – Дарья бежала им навстречу, цокая каблуками-шпильками по скользкому плиточному полу.
Чёрное кисейное платье раздувалось колоколом, осиная талия была перехвачена серебряным поясом. Раскосые глаза, будто бы подведённые углём брови, сочные вишнёвые губы ярко выделялись на смугло-бледном лице. Локоны цвета воронова крыла рассыпались по плечам, и на еле заметной груди звенели старинные украшения. Именно на Крыхман Чесебиеву была разительно похожа Дарья, потому бабушка и отдала ей свои ожерелья и серьги. Их внучка сегодня надела в первый раз и очень боялась, что хоть одна монетка отвалится и потеряется – ведь украшениям этим было уже очень много лет.
Дашке было тринадцать, когда бабушка дрожащими от слабости руками отдала ей кованую шкатулку, наказав беречь её в память о своих славных предках. И вскоре после этого Крыхман умерла – осенью восемьдесят седьмого, не пережив гибели любимого своего сына. В конце октября, как раз в день рождения внучки, её похоронили в Сочи.
А вот у деда Ивана не осталось даже могилы – нигде, на всей земле. Во время обороны Киева в сорок первом он погиб от прямого попадания вражеского снаряда, о чём много лет спустя рассказал присутствовавший при этом однополчанин. Но Иван Грачёв так и считался пропавшим без вести, к тому же был в солдатском чине, и ни копейки за него вдове не заплатили…
Сашка с Дарьей тут же взялись под ручку, начали взахлёб болтать о каких-то знакомых из Консерватории. Грачёв, глядя на них со стороны, подумал, что Дашка куда больше похожа на Минца, чем на него. У них были очень похожие голоса, и одинаковая манера говорить – страстно, с придыханием, словно бы вполголоса. И глаза у них горели при этом, как у кошек – видимо, от какого-то особого, неведомого Всеволоду чувства любви к музыке.
– Ты обрати внимание на то место, где… – увлечённо наставлял Дарью Минц. Дальше Всеволод не расслышал. Он ещё раз осмотрел свои ботинки и поспешил пройти на место, чтобы там, пока концерт ещё не начался, отполировать обувь кусочком ветоши.
Грачёв устроился в откидном кресле, немного повозился с ботинками, вытер пальцы салфеткой. И тут же, взглянув на часы, забеспокоился – ведь уже, считай, двенадцать. Наверное, скоро появятся первые результаты проверки фотороботов по картотекам, надо будет думать, что делать дальше. А он тут торчит, не понятно для чего, ведь всё равно толку никакого. Вот Сашка – это да, у него две страсти в жизни – женщины и музыка. Если он только видит пианино или рояль, сразу же выпадает из привычной жизни.
