– Да, Саша, я помню, что ты выступал в судебном процессе, – подтвердил Сергоев, протирая очки фланелькой. – И присоединяюсь к Михаилу – тебе лучше этим не заниматься. Ты и так пострадал достаточно.
– Погоди, это тебе Митька кочан срубить хочет? – оживился Габлая. – Он всё про кума какого-то базарит. Говорит, приду по его душу – через сколько хочешь лет…
– Пусть скажут «спасибо» адвокату Усвятцеву, – саркастически усмехнулся Саша. – Если бы не его красноречие, топтал бы сейчас Дмитрий зону.
– Холодаев, конечно, яркий след оставил, – покачал головой Шляпников. – Его «стволы» говорят теперь по всему Союзу. Похоже, что и племянник – не промах. Надо в виду его иметь, если вдруг в Москве объявится. Интересно, он так же метко стреляет, как Веталь? Того, помнится, «Вильгельм Телль» называли. А родственник его с вывертами, судя по всему. И фамилия интересная, погоняло.
– Его отец – чех, – пояснил Минц тем же страстным, немного придушенным голосом. – А мать – Нина Холодаева, сестра Веталя. Правда, она с Яном Стеличеком давно в разводе – с шестьдесят восьмого года. Она тогда с ребёнком из Праги сбежала – русских там после вторжения возненавидели. А кличка такая, потому что рок– группа, лидером которой он был, называлась «Инопланетяне». Толпу, конечно, Митя мог завести до бешенства – этого у него не отнимешь. Потом он искалечил своего конкурента, за что и попал под суд. Как я и ожидал, не раскаялся и не исправился. То, что Стеличек – прирождённый вожак, лишь усугубляет положение…
– Кончаем вспоминать – поздно уже! – вскинулся Ружецкий. – Квежо, ты сам додумался Гаврилова мочить? Или тебе Дмитрий велел?
– Сам, начальник! – честно глядя Михаилу в глаза, ответил Габлая. – Он, сучара, в легавку грозился пойти. Чистенький какой! Ты же знаешь, опытный в наших делах – за это кончают. Чего буркалы вывалил? И я, и Митя ещё пожить хотели. Дел на воле много, некогда отдыхать…
– Ну, ты теперь в санаторий надолго поедешь, если не навсегда, – беспечно отозвался Ружецкий.
– Давно Митя партию ввёз? – как бы между прочим осведомился Грачёв. – Ту, которая тебе предназначалась?
– Не знаю, начальник. Думаю, недавно, через Прибалтику. Закупился в Европе, у него там свои каналы. На рынке оружия сейчас бардак – война же идёт в Аравии. Кругом полиция смотрит, чтобы террористы не просочились. А вот если в Союз нужно «стволы» везти – всегда пожалуйста. Чем тут порядка меньше, тем буржуям лучше. Вот Митя «узи» и ввёз – нашим как раз! – Квежо говорил быстро, сбивчиво, и глаза его при этом подозрительно блестели.
– У тебя «приход», что ли? – осведомился Ружецкий. – Когда «дурь» принимал в последний раз?
– А-а! О-о! – вдруг то ли застонал, то ли запел Габлая. Заросший волосом его кадык ходил ходуном, глаза горели, а по телу пробегала крупная дрожь. Казалось, что он сейчас пустится в пляс посреди кабинета.
Тенгиз подошёл к нему и что-то сказал на ухо, после чего Квежо внезапно успокоился и обмяк на стуле.
– «Узи»? – Грачёв даже щёлкнул пальцами. – Хорошо, что я об этом узнал – Милорадова заинтересует. Чрезвычайно опасное оружие – израильские пистолеты-пулемёты. Верхний шик – в карман можно засунуть. Для бандитов – просто подарок…
Он не договорил, потому что дверь распахнулась. Вошёл московский коллега и друг Захара Горбовского – Антон Канунников, широколицый блондин финно-угорского типа. Кожа его и зимой, и летом выглядела отмороженной – из-за густой сетки красных жилок.
– Приветствую дорогих гостей! Застряли вы тут, голуби мои, нельзя так. С дороги и отдохнуть надо, как думаете? Да и нам по домам пора. – Канунников снял трубку местного телефона и вызвал конвой для Габлая. – Сейчас в камеру пойдёшь. Смотри, не бузи там – успокоим. – Он своими маленькими серыми глазами взглянул в расширенные зрачки Квежо. – Кирюш, проследи, чтобы ему одиночку дали, и следили за ним постоянно. Что-то не нравится мне его состояние, да и прикончить могут раньше времени. А он нам живым нужен…
До тех пор, пока Габлая не увели, Канунников расхаживал по кабинету, поскрипывая ботинками, спрашивал о питерской погоде, ругал московский мороз и переживал из-за здоровья Сергоева. Потом, когда Квежо, Шляпников и конвойный вышли, Антон Евгеньевич сел за стол следователя, пролистал оставленные им бумаги. Чем-то заинтересовался, сложил листы в папку, которую, застегнув, сунул под мышку.
– Всех вас сейчас по домам развезут на «рафике» – я с водителем договорился. А то замёрзнете во цвете лет, и на мне грех будет. Да и вообще – нечего по улицам так поздно шляться. А завтра утром, прямо в девять, чтобы были здесь. Я как раз с протоколом ознакомлюсь, и решим, что дальше делать. Тенгиз Варлаамович, я с тобой отдельно пошептаться хочу. Один «законник» покоя мне не даёт, надо с ним разобраться. Ну а потом уже буду и с Горбовским говорить. Помощь питерцев нам нужна, потому что вас тут никто не знает, а мои люди все наперечёт. Так что ненадолго вы от нас уедете – скоро возвращаться придётся…
* * *
«Рафик» петлял по кривым и слишком уж тёмным московским улочкам. То ли от мороза с ветром, то ли от усталости и мрачных мыслей мерк даже свет серебристой, холодной луны. Набившиеся в микроавтобус люди сначала молчали, но думали, похоже, об одном и том же. Особенно тошно было Грачёву – ведь Стеличек выбрал именно его адресатом своего угрожающего послания, и это ничего доброго не сулило.
Первым делом поехали на Нижегородскую улицу, отвезли Гарольда Рустемовича. Постепенно все разговорились – так оказалось легче коротать время в дороге.
– Значит, найдена исходная точка – контрабанда оружия для преступных группировок, – вполголоса говорил Сергоеву Грачёв. – И деньги, которые они привезли в Ленинград для расчётов со Стеличеком, внезапно оказались недействительными. Серьёзные люди хранят наличку только в крупных купюрах – именно потому их и стали менять. Никто ведь не предполагал, что пенсионеры у нас такие богатые. Все же только об их невероятной бедности плачутся. А оказывается, что у любой бабульки тысячи просто так, под полотенцем, валяются…
– Очень может быть, что старики меняют деньги таких деятелей, как Квежо и компания, – подтвердил догадку Всеволода Гарольд Рустемович. – Если не все, то некоторые.
– Ну вот, реформа застала их внезапно. Я рад, что не было утечки – значит, какие-то государственные тайны у нас ещё могут сохраняться, – продолжал Грачёв.
Он, прищурившись, пытался понять, где же находится их «рафик», но не мог. То морозная мгла вскрывала обзор, то вспыхивал на лобовом стекле свет встречных фар, то фонари освещали прыгающих на остановках людей.
– Так вот, наши «авторитеты» мобилизовали все возможности, чтобы поменять деньги в срок. Габлая говорил, что им трёх дней не хватило, а то бы всю сумму провели. У них запарка, конечно, а тут Гаврилов в позу встал. Не знаю, почему – то ли процент захотел побольше срубить, то ли испугался попасть вместе с лихим народом в неприятную ситуацию. Да ещё долг нужно отдавать Габлая – лучше пусть тот сядет. Только не знал Фёдор Авксентьевич, что иногда одно слово может очень дорого обойтись. Решил припугнуть своего кредитора, а у того и так нервы на пределе. Габлая ведь тоже не похвалили бы за срыв сделки или некомплект товара. Ну, он и придушил строптивца – на всякий случай. И не подумал, что без Феди им даже те купюры не поменяют, что были уже пристроены.
