– Нет, и у Тенгиза тоже пока тихо. Я ведь ему показал этот конверт сегодня, так что батоно всё знает. Он сейчас вернётся – сыновей из аэропорта встретить надо – Нодара и Гиви. Он разволновался очень, когда узнал. Но что делать – мы друг от друга ничего скрывать не можем…
В пепельнице посреди стола слабо дымились их окурки. И Всеволод собирал в одну кипу испорченные листы бумаги, бланки протоколов допросов. За окном совсем стемнело, ближайший фонарь на Литейном перегорал. Весь его прежде яркий свет сосредоточился в тускло-фиолетовом огоньке, как у кварцевой лампы. Даже из самых крохотных щёлок в кабинет полз лютый, прямо-таки космический холод.
– Не раскисай, Севка, завтра всё закончится. – Михаил положил свою тяжёлую ладонь на локоть брата. – Немного осталось, потерпи, а то на тебе лица нет. Утром передадим эстафету ОМОНу. Не дай Бог, кого-то из вершининских парней прикончат – очень уж банда опасная. А без них никак – у нас сил маловато…
– Будет ли оно для меня, это завтра? – Грачёв кисло усмехнулся, стыдясь перед братом за свою слабость. – Молодой я ещё, это и держит на земле. Ну, хоть бы немного попозже, когда их всех возьмём…
– Отдохнуть тебе нужно. – Михаил говорил непривычно мягко, даже ласково. – Поедем сейчас ко мне – и не вздумай возражать. На Кировском тебя могут ждать. – Больше брат ничего не объяснял, но Всеволод и так всё понял. – Ты на машине сегодня?
– Разумеется. – Всеволод хотел рассказать и про купленный пистолет, но решил пока подождать.
– Вот и поедем. Дело ведь не только в тебе – могут домашние пострадать. Так что тебе пока лучше находиться от них в стороне.
– Этого я больше всего боюсь, – признался Грачёв. – Но ведь и ты мне не чужой. Не нужно рисковать – я сам как-нибудь. Может, мне здесь пока остаться, на диване?
– Да заткнись ты! – Ружецкий встряхнул брата за плечи, повернул к себе лицом. И Всеволод вдруг ощутил себя маленьким мальчиком, который должен слушаться старших. Только лишь повиноваться – и всё. – Это, конечно, не близкий конец – угол Энгельса и Просвещения. Но ничего, на колёсах доберёмся быстро. Это же ясно, как дважды два – мы после этого письма тебя одного не оставим. Или у них, у бандитов, по-другому принято?
– А вот так – вспомни Кулакова и Баринова. Или сам стреляйся, или грузовиком тебя раздавят. Может, у них головы только так и варят, – предположил Грачёв. – Ты же знаешь этих ребят. И понимаешь, что они меня всё равно в покое не оставят. Ты же не сможешь всё время меня охранять…
– Давай сегодняшний день проживём, а там видно будет. Да, кстати! – Ружецкий о чём-то вспомнил. – Минц, кажется, знал о письме? Вы же с ним утром у Горбовского о чём-то таком перемолвились. Или я неправильно понял?
– Я ему в коридоре показал письмо и решил, что всё ясно. Сашку как раз Захар вызвал, когда тот мимо меня пробегал. А Минц, оказывается, сразу же после этого вызвался летать в Москву вместо Тенгиза или Гагика. Мне он объяснил, что принял смертный приговор за послание Лили Селедковой, о которой я и думать забыл. Захара Канунников попросил помочь, выделить человека. А у наших кавказцев свои обстоятельства. Нанули что-то вдруг на ревность пробило, а Ани в больнице лежит. Вот так всё и получилось.
– Я бы на месте Львовича что-нибудь поумнее придумал! – зло сказал Ружецкий. – Ну, теперь ты понимаешь, что он за фрукт? Ещё и издевается над человеком, которого действительно приговорили!
– Мне кажется, что он не так бандюков боится, как бабу хочет, – хмуро сказал Всеволод и снова вспомнил про свой пистолет. – В «Космосе» много «ночных бабочек» вьётся, вот он и решил гульнуть маленько. Он давно рвёт и мечет, и на Лильку ещё заглядывался…
– Честно сказать, даже я от него такого не ожидал! – признался Михаил. – Кем угодно считал его, только не трусом. Особенно если дела тебя касается – хотя бы в память бати… Он отлично знает, что такое пустой лист! И какой идиот станет показывать посторонним любовные письма, даже если и получит? Надо же, засела ему твоя Лилька, прямо покоя не знает! Зачем в Москву-то ехать – вот же она, блондинка, в Ленинграде! И, ты говоришь, телом торгует. Раз ты не ревнуешь, видов на неё не имеешь – флаг ему в руки и барабан на шею! – Михаил, постукивая кулаком о раскрытую ладонь, суженными глазами смотрел в окно, и словно видел там Минца. – Вот ведь избаловали мальчика – ни в чём отказа знать не хочет! Захотел бабу – и друга в опасности бросил. Я всегда говорил, что Львовичу в органах делать нечего. А ты, помнится, возражал, и Андрей Озирский тоже. Жаль, что он раненый лежит в госпитале, а то сейчас помог бы тебе тоже, не сбежал бы никуда. И Геннадий Иваныч гриппует, голова наша светлая! Как по закону подлости всё – одно к одному. Ладно, ты собирайся, а я сейчас Светке позвоню.
Ружецкий снял трубку городского аппарата. Всеволод тупо смотрел в зеркало, висящее на стене около двери, и водил по его холодной поверхности пальцем. Зеркало запотело от дыхания, и Грачёв вяло подумал о том, что дышит, возможно, последние часы. Не надо впутывать сюда Мишку, всё равно от них не отвертишься…
Всеволод скривил губы и увидел, что за сегодняшний день они выцвели. Лицо заросло щетиной, потому что забегался и забыл днём лишний раз побриться. Надо же, как сражаются бандюки и теневики за свои купюры! И какой только идиот придумал, что деньги у нас «деревянные», никому не нужные? Со своих баррикад кинулись в сберкассы все эти демороссы, позабыв о том, что советский рубль – просто фантик.
– Светка, ты не ложись пока, – сказал Михаил в трубку, боком присев на свой стол. Он зачем-то прикрыл ладонью микрофон, и брат заметил тонкую проволочку обручального кольца, гранёную запонку на манжете рубашки. – Мы с Севкой приедем. Что? Ага, сейчас выходим. Он у нас переночует, ладно? Не возражаешь? Ну и умница. Я потом тебе всё объясню. Целую, жди! – Ружецкий положил трубку. – Всё, порядок. Едем!
Михаил стал надевать дублёнку, но в это время распахнулась дверь, и влетел Тенгиз.
Ещё с порога, схватившись за косяки, он выдохнул:
– Ну? Что надумали?
– Едем с Севкой ко мне в Шувалово. Ему на Кировский сейчас нельзя. А потом, когда возьмём эту кодлу, может, и обстоятельства изменятся.
– Я с вами! – отрубил Тенгиз. – Мы должны быть все вместе в такое время. Не бойся, ночевать у тебя не буду – такси возьму.
– Батоно, может, мне доверишь? – спросил Ружецкий, надевая шапку за створкой шкафа.
– Я чего говорю, Мишико? Все вместе! – Дханинджия пытался отдышаться, но никак не мог. – Чем нас больше, тем лучше. Верно, Севка?
Грачёв понимал – брат не хочет, чтобы Тенгиз ехал с ними. Секунду подумав, Ружецкий хлопнул себя по лбу.
– Ты ребят своих довёз до дома?
– Нет, только в метро посадил. Большие уже, сами доберутся. А что?
– Да тебе тут недавно Нанули звонила! Я ещё подумал – зачем, если ты только что дома был? Она сказала, что Медея заболела, на грипп похоже. Просила тебя побыстрее приехать, а у ребёнка температура высоченная. А я тут замотался и забыл совсем…
