– Медико? – Дханинджия оторопел. – Она же утром здорова была!..
– Ты же знаешь, что грипп внезапно начинается. Р-раз – и затрясло! Так что езжай домой – там ты нужнее…
Ружецкий незаметно наступил на ногу Грачёву, который сразу не сообразил, в чём дело, и удивлённо уставился на брата.
– Нанули боится, что «неотложку» вызывать придётся, в больницу ехать…
Михаил мысленно умолял Тенгиза не звонить жене и не перепроверять его слова. Похоже, внушение сработало, и батоно сдался.
– Ладно, Мишико, если так, то я пойду. Нанка ничего не просила по дороге купить? Может, в аптеку надо?
– А что ты сейчас купишь? По крайней мере, Нанули по этому поводу ничего не говорила.
– Ну, до завтра! – Дханинджия заторопился. – Вы уж поосторожнее там, ребята. Если бы не такие дела, я сейчас бы с вами поехал…
– Конечно, конечно, я всё понимаю! Они если и ждут меня, то около дома. И «хвост» проверим, не волнуйся…
– Жестоко, конечно, но что поделаешь? – Ружецкий говорил несколько смущённо, и вроде даже оправдывался. – Пять человек детей у него. Если что случится, век себя казнить буду. А так не за что бы не отвязался – я батоно Тенгиза знаю. Это тебе не Минц.
Ружецкий два раза повернул ключ в замке, вытащил его и подбросил на ладони. И в ту секунду, когда с порога взглянул в тёмный кабинет, сердце его болезненно сжалось.
– Мишка, а вдруг он действительно не понял? Ну, я Сашку имею в виду…
– Ничего, Львович свой интерес всегда понимает. Предрекаю – он далеко пойдёт. И в Лионе, в штаб-квартире Интерпола, заседать станет. А мы тут загнёмся, на мелкашке, никому не ведомые. Или сейчас рядком ляжем на кладбище – помяни моё слово.
– Да не каркай ты – и так тошно! – Грачёв шёл так быстро, что брат еле за ним поспевал. – После такого письма всё может быть. И не обязательно сегодняшним вечером – когда хочешь.
– Может, конечно, – обречённо вздохнул Ружецкий, будто моментально утратив силу и уверенность. – Но я тебя всё равно не брошу – пока живой…
* * *
Они спустились с крыльца и вышли на тёмный Литейный. Завернули за угол, на парковку, и Всеволод первый подошёл к своим «Жигулям».
– Кто поведёт? – Он достал из кармана ключи.
– Конечно, я. Ко мне же домой едем! – Михаил открыл дверцу, по-хозяйски уселся за руль, включил двигатель на прогрев.
Всеволод достал щётку, обмахнул стёкла, крышу; но движения его были вялыми. Он смотрел на машину так, словно она ему уже не принадлежала, и потому делал лишь самое необходимое.
– Ладно, давай. «Жигуль» же, считай, наш общий – отцовский.
И про себя подумал, что бандиты не оставили ему времени даже на то, чтобы сходить к нотариусу и завещать машину брату.
Прикинув, что мотор уже прогрелся, Михаил задним ходом вывел «Жигули» на Литейный и рванул к мосту. Проспект почти опустел, из переулков ползла мозглая сырость. Дома сплошной стеной стояли по обеим сторонам магистрали, из-за чего она походила на длинный коридор. Свет фар выхватывал из темноты грязные кучки снега, а впереди темнел звенящий от мороза невский простор.
Братья молчали, думая каждый о своём. Всеволод смотрел в сторону набережной Робеспьера и вспоминал весь сегодняшний день, от начала до конца. Почему-то сознание зацепилось за эпизод с Минцем. Откуда Сашка взял, что Лилия Селедкова может прислать ему письмо? Ведь она пропала сразу же, даже ни разу не позвонила. Всеволод её действительно почти забыл, а уж она-то его – и подавно.
Действительно, хорошо, что нет жены и детей. Если сейчас убьют, плакать будет особенно некому. Ну, мать, конечно, наденет траур, старшая сестра Оксана – тоже. Обе скажут, что неблагодарного сына Бог наказал за то, что в Ленинград тогда уехал. Насчёт отца они уже так сказали, так что подозрения не беспочвенные.
Что касается мамы Лары, Дарьи и Валентины Сергеевны, то тут, как говорится, «баба с возу». Они, конечно, вслух не высказывались, но Грачёв подозревал, что всё же является их конкурентом – хотя бы из-за жилплощади. И нет ни одного человека, для которого гибель Всеволода Грачёва стала бы настоящим горем, перевернувшим всю жизни. Народу на похоронах и поминках, конечно, будет много, а толку что? Оркестр сыграет, салют дадут – и забудут через неделю…
Пропетляв по сумрачным улочкам, уже за Литейным мостом, автомобиль вывернул на проспект Карла Маркса. Михаил вёл его мимо заводских корпусов Выборгской стороны, внимательно оглядывая дорогу спереди и сзади. Он был готов в любой момент, применив свою каскадёрскую выучку, бросить «Жигули» в сторону, если произойдёт то, что случилось сегодня с «рафиком», вёзшим Баринова.
Жаль, конечно, что такой важный участник аферы мёртв, и не сможет заговорить, а материалы по брокерам похищены. Но это всё равно уже не сможет помешать завтрашней операции по захвату нескольких преступных группировок. Досье Бориса Кулакова очень помогло им, и одно заменило целый шкаф второстепенных материалов. Лишь бы сейчас всё прошло благополучно – отсутствие «хвоста» позволяло надеяться на это. И всё же Ружецкий, как и его брат, не верил в шальную удачу, а потому постоянно был настороже.
Справа мелькнула часовня Сампсоньевского храма, слева – въезд на Гренадерский мост. «Жигули» резво запрыгали по трамвайным рельсам и мёрзлым колдобинам.
– Ты не находишь странным то, что нас никто не ведёт? – наконец спросил Грачёв, когда они проезжали кондитерскую фабрику и. Первый Муринский проспект. – Они от своих планов никогда не отказываются.
– Вообще-то интересно, – согласился Ружецкий. – Только ведь рано ещё выводы-то делать. Вот когда в квартиру войдём, будем удивляться. Стеличек и прочие – мастера мутить поганку.
Над их головами, по железнодорожному мосту прогрохотала электричка и остановилась у платформы станции «Ланская».
Ружецкий автоматически взглянул на часы:
– Без пяти десять. У меня будем примерно в половине одиннадцатого. Ещё и поужинать успеем.
– Неудобно всё же, – заметил Грачёв. – Мало того, что продукты по талонам, так ещё и время на меня тратить нужно. А Светлана, конечно, устала после работы…
– Неудобно на потолке спать – одеяло падает! – раздражённо ответил Ружецкий. – Чего ты разнюнился, в натуре? Светка всегда всё поймёт – она моя жена! Да и вы с ней не впервые сегодня встретитесь.
Михаил говорил с такой досадой, потому что ему и самому было жалко Светлану. И мать, бывало, говорила, особенно когда они только что поженились: «Раз взял девку, береги. И не шляйся от неё, как твой папаша! Я чуть кислоту не выпила, а потом вешалась два раза – пока с брюхом ходила. Со стыда сгорала вся, а аборт уже поздно было делать. Да и чем ты виноват, раз от кобеля такого уродился? Если бы мне знать, что Мишка женатый, разве бы я с ним сошлась когда? Думала, что осенью распишемся, и всё нормально будет. Я – деревенская, так и он, чай, не принц. В семье десять человек детей было, и мать у него какая-то косоглазая. Тоже интеллигенция! Всё культурных себе ищет. Вышла за него эта дурочка, Лариса, после двухсотой бабы, и рада. Принесёт ей заразу какую-нибудь, так наплачется ещё. Я вот боюсь, что ты, Мишка, таким же будешь. Я уж тебя попрошу – не мучай ты девок, несчастные они. Не обманывай их никогда, сынок…»
