«Скорую» юзом пронесло ещё несколько метров, и она остановилась. Оба бандита вывалились из дверей, бросились к полотну окружной железной дороги. Они тоже нервничали, оглядывались, то и дело падали, но всё-таки ещё сохраняли приличную прыть. Над крышами домиков, уютно расположившихся в густом тихом лесу, вились белёсые дымки. Как будто ничего не случилось, и город спит спокойно…
Дрянное предчувствие сбылось – в морозном воздухе послышался стук колёс, и вдалеке вспыхнули фары электровоза; лобовой прожектор лучом прорезал темноту. Всеволод похолодел от ужаса – если хоть один сумеет проскочить перед составом, все жертвы зря. Потом бандюгу век не найдёшь, и Мишка там, в раю, не простит. Но ещё страшнее, что сам Грачёв без колебаний пустит себе пулю в висок, потому жить больше не сможет.
– Стоять! Стрелять будем! – надсадно басил Бортович. От них с Малаховым валил пар, как и от Грачёва.
Щёлкнули ещё несколько выстрелов – в воздух. Кривоногий, уже от самой насыпи, обернулся и сунул руку в карман. Он крикнул что-то Иващуге – вроде бы, приказывал уходить, а сам пообещал прикрыть – тоже, герой вонючий…
Жислин уже вскинул пистолет, но выстрелить не успел. Грачёв спустил курок, и бандит, оскалившись, издал ужасающий, звериный, предсмертный крик. А потом рухнул в снег, испустив вбок фонтан крови. Всеволод на бегу подумал, что с этим всё кончено. Он целился в шею и, похоже, прошил сонную артерию.
Иващуга даже не оглянулся. Товарняк приближался, просвечивая лучом прожектора танцующие в воздухе снежинки. Святослав вскарабкался на насыпь, встал на ноги – прекрасно различимый при свете фар электровоза. Машинист тормозил, но Грачёв видел, что он не сумеет удержать локомотив. Иващуга прошмыгнёт через рельсы, выиграет несколько минут, и сгинет в Шуваловском парке, как иголка в стогу сена.
Всеволод уже позабыл вообще все инструкции, которые и так многократно нарушил. Он выстрелил в коленку Иващуги, почти не целясь, но попал точно в мениск. Святослав заорал – точно так же, как его дружок. Должно быть, они оба считали себя заговорёнными, но ошиблись. Бандит рухнул на рельсы, и в следующий миг на него наехал так и не сумевший затормозить электровоз…
А от Суздальского проспекта уже бежали люди, и их было много. Они были взволнованные, испуганные, но кое-кто уже улыбался, даже хохотал. Неизвестно откуда появился омоновский командир Владислав Вершинин и склонился над хрипящим в луже крови кривоногим бандитом. Тут же были и другие омоновцы, которых Грачёв вызывал для захвата, местные милиционеры, какие-то гражданские лица. На самом проспекте, несмотря на поздний час, сгрудились машины. Люди указывали пальцами на резко вставший товарняк и выпрыгнувших из кабины машиниста с помощником. Те заворожено смотрели на ногу Иващуги, торчащую из-под колёс локомотива, которая ещё дёргалась – будто бандит пытался бежать.
Всеволод машинально сунул горячий пистолет в карман, не пытаясь даже представить, что ему теперь будет за ношение и применение неучтённого оружия. Подойдя к кривоногому, он молча смотрел на трудную, мучительную агонию и ждал, когда всё закончится. Крови вылилось много, и Всеволод был доволен этим.
– Перекинется сейчас, – сказал Владислав Вершинин Грачёву. – А здорово ты его! Классно стреляешь, между прочим. Не мочил ещё? Вижу, мутит тебя, но это пройдёт. Надо привыкать – такая у нас работа. Да, а Михаил где? На стройке остался?
– Наверное, увезли уже… – Грачёв сильно пошатнулся. Схватился за рукав Вершинина.
– Куда? В больницу? – Омоновец понизил голос.
– В морг. – Всеволод кивнул на лежащего бандита. – Вот он… и тот, что под поездом… расстреляли его из «узи».
– Что?! – Вершинину показалось, что он ослышался. Ему трудно, даже невозможно было представить, что Ружецкого больше нет. – Это точно? Ты сам видел?! Да не молчи же, мать твою, отвечай!
– А что тут ещё можно сказать? – Всеволод нагнулся к затихшему бандиту. А потом, размахнувшись, ударил его ботинком в лицо. – Этот сдох. Ты тут побудь, сдай его, как положено…
Он повернулся и пошёл, содрогаясь от непрекращающихся спазмов, в укромное местечко, чтобы там как следует проблеваться. Но вдруг отчётливо представил себе, что сестричка доставала из машины носилки – для Мишки. Она даже успела крикнуть милиционерам, чтобы донесли тело до машины, а потом открыла заднюю дверцу и потянула носилки за ручку. Но достать не успела – Иващуга дал задний ход…
Глава 7
Всё утро Грачёву казалось, что его уши заложены ватой. Через монотонный, непрерывный шум прорывались фразы и слова, от которых было не спрятаться. Их произносили разные голоса, Грачёв узнавал их и понимал, что сходит с ума.
– Так что же ты ушёл-то? Как же брата-то бросил? – говорила Света Ружецкая. Она стояла перед Всеволодом, как живая – вся мокрая, худая, без пальто на лютом морозе. Слёзы текли по её щекам непрерывно, и ни к чему было их вытирать. – Обрадовался, конечно, когда он тебя к телефону послал? Своя рубашка ближе? Тебе что! Всю жизнь, как сыр в масле катаешься, «Мальборо» куришь. Почему так несправедливо получается? Вы с сестрой в Сочи жировали, а Мишка вкалывал с детства, света белого не видел. И сейчас тоже… Ты жив-здоров, а он… Мать его одна-одинёшенька осталась. Что она теперь делать будет? Я даже боюсь ей сейчас позвонить… Мы с Мишкой и сыном должны были в субботу вечером к ней в гости идти. Пирогов, сказала, напечёт. Я уж о нас с Богданом не говорю, но свекровь-то погибнет. Мишка – единственное, что у неё оставалось…
Всеволод мял лицом подушку, глухо стонал, проклиная себя за глупость. Нет, он совсем не обрадовался возможности смыться, спастись. Без разговоров остался бы с Мишкой на стройке, но брат обманул его – так же, как и Тенгиза Дханинджия. Тот, вернувшись домой, застал Медико в добром здравии, и сразу всё понял. Он уже звонил на Кировский, вспоминал восемьдесят седьмой год, ту самую авиакатастрофу и буквально рыдал в трубку: «Да почему не я-то? Почему всё время не я?..»
А потом Всеволод вдруг увидел врача «скорой» Кочеихина, который, в накинутом пальто с каракулевым воротником, ехал в город на милицейской машине.
Он тихо и растерянно говорил, ни к кому конкретно не обращаясь:
– Вот горе-то!.. Катя только два года назад училище закончила. Отец давно умер, мать – инвалид второй группы. Ещё двое братиков младших. На Катерине все держались. Она ещё и санитаркой подрабатывала, полы в больнице мыла. Собиралась курсы массажистов закончить, чтобы получать побольше. Каждую копеечку – в дом…
Потом из клубящейся, адской темноты появились Горбовский. Милорадов и Вершинин. Всеволод отлично знал, что не присутствовал при их разговоре, но сейчас слышал каждое слово, сколько ни старался заткнуть уши.
– Погорячился парень, конечно. Можно бы, наверное, и живыми их взять. Хотя кто знает!.. Но понять-то его можно – такое не всякий выдержит. Брата зверски убили прямо на его глазах, а потом ещё и медсестру, – говорил Милорадов, то и дело вытирая лицо носовым платком. – Я вот и не знаю, как бы повёл себя на его месте. Не поднимется у меня рука его наказывать. Тут не карать, а лечить надо – вот моё мнение! Подумаешь, горе луковое – двумя подонками меньше стало! Ведь не ушли же они, и никогда никому больше не навредят. И так хватит – до конца дней наших. Не стоят все законы и формальности жизни Всеволода, а она сейчас тоже в опасности. Если что с ним случится, я век себе не прощу. Все мы не простим…
