– Успокойся, прошу тебя!
– Что ты заладил, как попугай: «Успокойся, успокойся!» Я тебя просил отстать, а теперь терпи. Можешь выметаться отсюда – я как раз на Кировский поверну.
– Да, я буду терпеть! – мягко, но с вызовом сказал Минц. – ты мне не чужой. И я несу за тебя ответственность.
Грачёв молчал, глядя на Ростральные колонны, близ которых толпился народ. Мороз слабел с каждой минутой, и люди на остановках опускали воротники, развязывали шарфы, дышали полной грудью перед грядущей давкой в транспорте. Всеволод думал о том, что ничего этого больше не увидит, и ничуть не жалел себя…
* * *
Лев Бернардович встретил их у дверей, хотя Саша предполагал, что папа ещё у сестры. Едва войдя в квартиру, он расцеловался с сухоньким аккуратным старичком, похожим на Эйнштейна, одетым в свитер и пуловер, а также в толстые шерстяные рейтузы. Минц стал о чём-то расспрашивать отца, а тот, в свою очередь, подслеповато щурясь, пытался понять, кто это топчется у дверей.
Несмотря на то, что когда-то давно он видел Грачёва, сейчас не узнал его в этом широкоплечем молодом мужчине, одетым в малахай. Шикарную пушистую шапку Всеволод снял и сейчас держал в руке.
– Папа, это Сева Грачёв. Помнишь? Мы на одном курсе учились, и он здесь бывал не раз. Правда, мать его лучше знала…
– Помню, как же, сыночка! Только, конечно, он сильно изменился. Возмужал, заматерел, стал ещё красивее, – без тени лести, просто и приветливо сказал Лев Бернардович.
Всеволоду стало стыдно за то, что он сказал Сашке недавно, и тёмная кровь разом прилила к его смуглым щекам.
– Алик, а что у тебя с лицом? – встревожился папа, приглядываясь теперь уже к сыну. – Ты опять дрался, что ли?
– Да как тебе сказать, – замялся Минц. – Это не совсем то, на что ты думаешь. Меня в ресторане один армянский боевик принял за своего врага-азербайджанца и полез выяснять отношения, причём по-серьёзному. Он был настроен идти до конца, да вмешались вышибалы, потом – милиция. Говорит, всю семью его в Баку вырезали подчистую. И вдохновитель этой расправы – совершенно на одно лицо со мной. Даже его зовут его Аликом – Али. Ладно, что мой «клиент» в тот день не появился. А то я бы мог задание провалить…
Всеволоду показалось, что Лев Бернардович отреагировал как-то странно. Он смешался, покраснел, отвернулся, прикусив усы. Впрочем, неловкость одолела старика всего на одну-две секунду, а потом он старательно изобразил улыбку.
– За азербайджанца? – нарочито весело переспросил он. – Да неужели?..
– Да, папа, представь себе! Еле нож выбить удалось, а то бы точно пырнул…
– Дуся, так чего ты с ним пошёл-то разбираться? – спросил Грачёв, выходя из оцепенения. – Вы ведь даже знакомы не были!
– Дело в том, что с Петровки должен был подъехать ещё один парень, тоже кавказец. Ну, я и подумал, что это – он. Основное-то в холле началось, когда я отказался идти на улицу. Да ну его, давайте о другом поговорим, – предложил Саша. – К сожалению, тем у нас много, и все печальные.
– Алик, ну нельзя же так! – с упрёком сказал Лев Бернардович. – Ты очень неосторожен, хотя уже и не мальчик. Надо хоть мало-мальски интересоваться – с кем идёшь, куда, для чего. Так, не ровен час, и действительно нож воткнут. Они там, на войне, озверели все…
– Папа, да успокойся, всё в порядке! – Саша и сам был не рад, что рассказал эту историю. «Украшения» на физиономии он мог бы объяснить и иначе – например, дракой с ревнивым мужем своей любовницы. – Ничего страшного не было. Отвезли нас в отделение – это, если не ошибаюсь, Дзержинский район. Спросили паспорта. Этому Левону Хачатряну мой документ под нос сунули и спросили, умеет ли они он читать по-русски. Оказалось, что умеет, но не верит, что я действительно Минц Александр Львович. Орёт, что купил Али Мамедов себе эту ксиву, он ещё не то может. Сбрил усы, шакал, и думает, что Левон его не узнает. Везде, говорит, достану, и непременно зарежу, памятью матери клянусь! Она тогда тоже погибла. Аж начальнику отделения пришлось вмешаться в нашу дискуссию. Он говорит: «Ты в своём уме, Левон? Видишь – человек городской, образованный, интеллигентный! По-русски говорит без акцента. А ты его за какого-то разбойника принял, который, наверное, и среднюю школу не кончил. Да ещё убивать полез при всём честном народе! Если паспорт купить можно, то себя так не переделаешь». А Хачатрян не сдаётся: «Али Мамедов тоже образованный, самый молодой профессор в Азербайджане. И говорит точно так же, без всякого акцента, да ещё тем же голосом. Уж я, начальник, хоть и контуженный, но могу различить, кто есть кто. Этот Мамедов то ли десять, то ли двадцать языков знает, и все в совершенстве. Он – с детства вундеркиндом был, а сейчас свихнулся от своей гениальности…»
– Очень интересно! – вздохнул Лев Бернардович. – Страшные времена, Апокалипсис, конец света. Вундеркинды, гении убивать невинных начали только за то, что те другой национальности и веры. Я, конечно, этого Левона понимаю – сам всей семьи лишился в Минске во время оккупации. Но броситься с ножом ни на кого не смог бы – даже на непосредственного виновника. Ну ладно, мальчики. Чего ж мы тут, в прихожей, стоим? Сева, раздевайтесь, проходите. Извините, что сразу вас не узнал – зрение совсем никуда стало. Но о вашем героическом отце мы все наслышаны. Алик до сих пор им прямо-таки бредит. Ну и о сестричке. Разумеется, у которой недавно был концерт… – Старик прищурился, вглядываясь в хмурое лицо гостя. – Вы чем-то расстроены, я вижу?
– У Севы ночью погиб брат, – объяснил Александр. – Бандиты расстреляли из автоматов, причём прямо у него на глазах.
– Что ты говоришь, Алик?! – Лев Бернардович поспешно схватил Грачёва под руку, провёл в комнату, как больного. – Вот кресло, садитесь, прошу вас… Да что же такое творится-то? Алик, почему ты сразу мне не сказал? А то мы тут стоим, болтаем, а человек страдает. Сева, вы прилечь не хотите? У вас очень усталый вид. Давайте-ка вот сюда, на тахту… – Он говорил быстро, и в то же время тихо, сердечно, даже нежно.
Сашин папа сразу же стал обращаться с гостем так, будто и он был, по крайней мере, ранен. Уложил его на тахту, накрыл пледом, одеялом, и аккуратно поставил коротко обрезанные валенки. В домашних тапках было очень холодно, и всё семейство утеплялось, как могло.
Грачёву было очень неудобно, что он своим появлением заставил старика напрягаться, нервничать, но говорить что-то, извиняться не было сил. Как только Лев Бернардович эти морозы пережил, пусть даже периодически отъезжая в тепло, к дочери, на Светлановский? А вообще-то квартира роскошная, наверное, господская. Потолки с лепными украшениями, высокие, узкие окна, большие комнаты. Только лампочки в люстре почему-то показались Всеволоду чёрными, и он торопливо прикрыл глаза.
– Алик, что же ты стоишь? – повернулся старик к сыну. – Согрей чайку, да и поужинать надо. Сева, как насчёт чаю с малиной? Всё своё, из Токсова, Соня варила. А?
– Нет, спасибо, не нужно. – Тоска буквально схватила Грачёва за горло.
Саша ушёл, а Лев Бернардович уселся рядом с тахтой на стул и совершенно откровенно принялся следить за тем, чтобы гость ничего с собой не сделал. Он словно прочитал мысли Грачёва, потому что Сашка не имел возможности его предупредить – отец и сын всё время были на виду.
