– Что вы, что вы! – Лев Бернардович замахал руками. – Как только язык поворачивается? Ещё того не хватало! И не думайте, и не мечтайте! Я же видел, что у вас уже глаза плёнкой подёрнулись. А Юрика прямо как Бог послал! Сумел он дорожку к вам найти – и хорошо. Век благодарить его буду, если в нём всё дело. Вы позвонить хотите? Домой, как я понимаю?
– Да, мачехе. Час ночи, а я пропал, да ещё после всего этого.
– Что же Алик не побеспокоился? Я ему на вид поставлю.
Лев Бернардович ушёл в столовую, а Всеволод набрал номер своей квартиры.
Трубку долго не снимали, а потом подошла заспанная баба Валя.
– Сева! Ты где? Разве не у Мишиной мамы?..
– Нет, я на Васильевском, у Минца. Переночую там, и утром сразу – на службу. А мама Лара с Дарьей не пришли, что ли?
– Нет, они остались на Лесном. Ларочка звонила и сказала, что Галине Павловне очень плохо. Она лежит, плачет. Даже, вроде, галлюцинирует, бредит. Страшно восприняла гибель сына. Я думала, что ты там…
– Для полного счастья ей ещё не хватало меня увидеть! – Горло Грачёва опять перехватил спазм, и стало стыдно за своё недавнее успокоение. – Ладно, если они позвонят или утром вернутся, передай, где я.
– Сева, ты постарайся сам позвонить Ларисе, – попросила Валентина Сергеевна. – Она тебя кое о чём спросить хотела.
– Попробую, – пообещал Грачёв. – Извини, что разбудил. Думал, что у вас там переполох. Спокойной ночи!
Всеволод сходил в ванную, умылся и, между прочим, отметил, что у него сильно воспалились глаза. Их щипало, словно туда попало мыло, а лоб наливался свинцовой тяжестью. Когда Грачёв вернулся в столовую, там уже было постелено. Лев Бернардович пожелал ему спокойной ночи и ушёл. Юрий быстро нырнул в Сашину комнату, откуда вернулся с ящиком от письменного стола в руках.
– Это брату на памятник, – сказал Даль совершенно буднично и высыпал на пододеяльник рядом с Грачёвым кучу четвертных и десяток, которыми был доверху наполнен ящик. – Или его семье передай – на твоё усмотрение. Сын ведь остался. Сашка говорил. Может, на похороны сгодится. От нас с Сашкой и дедулей. Прими уж, не обижай…
– Юрий, сколько же здесь?.. – оторопел Грачёв. – Не надо, ты что! Ты меня уморишь когда-нибудь. Брата моего даже не знал!
– Ну и что? Я ни одного из погибших героев не знал! – пожал плечами Даль. – Но это не мешает мне уважать их. А здесь тысяча семьсот пятнадцать рублей. Денег никогда не бывает много.
– У вас такие суммы просто в ящике лежат? – не верил своим глазам Грачёв. Он запустил руку в ворох купюр, принялся их сортировать. – И ведь ни одной недействительной! Как будто знали про обмен…
– А мне в карман полтинники с сотнями не кладут. Сдачи я. что ли, стану давать? – просто объяснил Даль.
– Это – Юркины внеплановые гонорары, – объяснил Саша, появляясь в дверях. – Он их у меня от матери прячет.
– И буду прятать! – нахально пообещал Юрий. – Деньги мои, куда хочу, туда и кладу. Я ведь сверхурочно работаю, до позднего вечера и в выходные хожу по квартирам. А мамашку жадность заела! Не лень клиентам звонить, если они знакомые, и узнавать, сколько они заплатили. А ателье у нас рядом с домом, и она многих знает. Прихожу с работы, а она прямо от порога: «Тебе Луиза Петровна сегодня десятку сунула в карман. Где она?» Нет, это нормально? Я отвечаю: «А разве это была её десятка? Я думал, ты мне дала на мелкие расходы. Я и истратил частично, да ещё другу одолжил…» Подавиться ей, что ли? Отец за пятьсот получает, сама – триста пятьдесят на своём Фарфоровом заводе. А у Сашки с дедом денежки всегда будут в сохранности. Я же не пью, не курю, на баб почти не трачусь. Ну, бывает, с Нелькой в кафушку сходим. Так что копятся потихоньку, родимые…
– Ты не куришь? – удивился Грачёв.
– Лёгкие неважные, да и не тянет. Севка, ты не переживай насчёт денег. Сам видишь, что для вечности их ценность относительна. А так хоть пользу принесут.
– Да, верно. – Грачёв взял «красненькую» четвертную повертел её в пальцах, глянул на обратную сторону. – Только что те, крупные, были большими деньгами, а сейчас и в сортир не сгодятся. У меня в сознании с деньгами до сих пор были связаны только убийства и грабежи. А сегодня я понял, что виноваты люди, которые держат эти деньги в руках. А вот попали они к тебе – и совсем по-другому дело повернулось. Да, действительно, ложиться пора! – Грачёв посмотрел на часы. – Перед Львом Бернардовичем неудобно. Это он постель приготовил?
Минц принялся упаковывать деньги в пачки так сноровисто, будто бы всю жизнь работал в банке. Всеволод заметил, что его нижняя челюсть еле двигается, и потому на вопрос ответил Юрий.
– Дед стелил, пока мы деньги считали.
– Не понимаю, почему вы сестрой изображаете, что Лев Бернардович совершенно дряхлый? – возмутился Всеволод. – Он совершенно самостоятельный, разумный человек, каких в пожилом возрасте ещё поискать. А вас послушаешь – то он кашу посреди стола не найдёт, то в коридоре заблудится!
– Хо! Да дед на прогулках так носится, что я еле за ним поспеваю, – согласился с Грачёвым Даль. – Он в Гавань на технические выставки ходит, вместе с бывшим директором их завода, Константином Константиновичем. Всё-то ему, дедуле, до сих пор интересно! Он главным инженером Эскалаторного долго был, слышал? Севка, он и через скакалку прыгает – вот тебе крест! – вытаращил огромные глаза Юрий и скосил их к носу.
– Не болтай! – ровным голосом сказал Саша, отворачиваясь.
– Ты не видел, и молчи! – огрызнулся Юрий. – Он мне неделю назад открыл, а у самого прыгалка в руках. Согреться, наверное, захотел – тут же ледник! Иначе зачем ему прыгалка-то?
– Действительно, Лев Бернардович очень умело хозяйничает. Для мужчины – большая редкость, – заметил Всеволод. – Жене с ним сказочно повезло – во всех отношениях.
– Не во всех, к сожалению. – Саша старательно перевязал последнюю пачку тонкой верёвочкой. – Он страдает наследственной болезнью, и потому почти все их дети умерли. Папа за ними ухаживал, всё сам делал – даже пелёнки стирал. Хотел матери помочь, виноватым себя чувствовал. А за что, собственно? Он родителей себе не выбирал.
– Так сколько же у них детей было? – изумился Грачёв. – Разве не двое? – Он чуть не сполз с тахты на ковёр и, не глядя, поднял с пола подушку.
– Семеро родились живыми, – тихо ответил Саша. – Сначала – Игорёк, потом – Соня. И дальше – Юра, Володя, Ярослав, Рома. Ну, и ваш покорный слуга – самый последний. Были и выкидыши – тоже пять или шесть, точно не знаю. Остались только мы с сестрой, как видишь. По мужской линии передавалась серповидная анемия. Отец и мать Льва Бернардовича были двоюродными братом и сестрой. Это и выяснилось-то гораздо позже, когда врачи стали разбираться в причинах трагедии…
– А тебе, значит, анемия не передалась? – усмехнулся Грачёв. – Повезло, Сашка, ничего не скажешь!
– Выходит, так! – Саша вдруг помрачнел. – И это странно, потому ВСЕ мальчики должны были нести этот ген. Стало быть, долго прожить они не могли. В смысле – больше трёх-четырёх лет. Чудеса, правда?
