Печаль и надежда, тревога и любовь, сменявшиеся во взгляде Галины Геннадьевны, заставляли моё сердце сжиматься от жалости, от желания что-то сделать для неё.
Дмитрий выбрал для свидания с нами пиджак цвета ультрамарин, оттеняющий его голубые глаза. А те, в свою очередь, безукоризненно сочетались с волосами и усами цвета спелой ржи. Буссов считал себя находящимся в отпуске, и в этот душный июльский вечер наслаждался покоем, тишиной, которых ему остро недоставало и на службе, и дома.
– Как я вам благодарна!
Галя переводила теперь уже счастливые, сияющие глаза с Дмитрия на меня. А мы краснели, отворачивались, отлично понимания, что заслуги принадлежат Андрею Озирскому и Михаилу Фельдзамену.
– Дину выпустили неделю назад. Это было уже вечером. Она сразу нырнула в ванну – прямо с головой. Намучилась в грязи, бедняжка! Целый час не выходила, а мы ждали за накрытым столом; хотели отметить освобождение. Жаль, что Оксана отказалась присоединиться к нашей компании, и Андрея Георгиевича не было с нами…
– У шефа в Питере дела. Буквально ни одной свободной минутки! – объяснила я, выпустив соломинку из губ. – А насчёт своего участия я Нае ещё утром сказала. Раньше времени я не имею права знакомиться с Диной. Прошу понять меня правильно и не держать обиду.
– Обиду?.. На вас?! – Бокал задрожал в Галиной руке. – Да я на вас, как на иконы, до конца дней молиться буду! И не возражайте, не надо… Выслушайте и моё мнение! Кстати, не только моё. Вся семья благодарна вам за то, что сделали вы и Андрей Георгиевич. Илья обнадёжил меня, когда позвонил из гостиницы, и был прав. Мы не ошиблись, выбрав именно вашу фирму.
– Не хотелось бы разочаровывать любящую сестру, – осторожно начал Дмитрий, расправившись с кофе, – но Дину выпустили под залог только до суда, а потом посадят. Если, конечно, она действительно убила сына.
– Я стараюсь не думать о том, что будет после! – горячо сказала Галина, и я вновь искренне посочувствовала ей. – Живу только тем, что вижу сестрёнку перед собой. Знаю, что она не в камере. Спит в чистой постели, по-человечески ест. Что она свободна – по крайней мере, пока. И потом, Диночку ведь не обязательно посадят. Адвокат посоветовал обратить внимание на её состояние здоровья. Ведь после всего случившегося она могла стать невменяемой. Оказывается, лечиться можно не только в страшных больницах вроде Сычёвки и той, что под Калугой. Существуют прекрасные клиники – были бы деньги. А у Дины они есть, даже после двух провалов с квартирами…
– Значит, Дина всё-таки дала показания?
Буссов выглядел расслабленным, отрешённым от всего мирского. Ему не надоедали телефонные звонки, никто не вбегал в комнату и не отвлекал его от разговора, не переключал на свои проблемы; и этого была достаточно. Через балконную дверь в гостиную светил фонарь, и вокруг него роились мошки. Кончался последний день июля.
– Адвокат убедил её изменить тактику?
– Да, Дина пересмотрела свои взгляды. Адвокату, а потом и следователю заявила, что плохо помнит, как вколола сыну смертельную дозу морфина; но объяснить свой поступок может. Ребёнок – тяжёлый инвалид. Его отец ушёл из семьи. Попытка купить квартиру дважды закончилась неудачей. Деньги пропали, посредник обманул. Кроме того, в начале года она полтора месяца провела в больнице. Здоровье сильно пошатнулось, нервы сдали, и она решила покончить жизнь самоубийством. Господи, дурочка какая!.. – Губы Галины опять задрожали, расползлись в плаче. – Дмитрий, Оксана, простите, но я никак не могу взять себя в руки… Одним словом, Дина не хотела, чтобы мальчик страдал без неё, и решила забрать его с собой. Вы ведь знаете, что Стасик…
– Знаем, – вежливо, но твёрдо перебил Буссов и своим официальным тоном прекратил истерику. – Значит, ваша сестра дала признательные показания, но судья всё же назначил залог? Без проблем? Адвокат вам ничего не говорил?
– Я не в курсе юридических тонкостей. Михаил Сергеевич – высочайший профессионал. Андрей Георгиевич в нём не ошибся. Он написал прошение от имени Дины, ходатайствовал об её освобождении до суда под залог. Следователь даже вздохнул с облегчением – наконец-то получил подписанный протокол, да и живыми деньгами запахло. На экспертизу пока средств нет – ни у тюрьмы, ни у больницы. Адвокат сумел доказать, что Дина не опасна для окружающих. И её выпустили! Я до последнего момента не верила. Залог, конечно, большой назначили, но ведь и обвинение серьёзное. Кроме того, раскопали, что Дина не бедствовала. В банках держала крупные вклады, значит, такую сумму могла потянуть. Ведь чем дороже, тем надёжнее.
– Галина Геннадьевна, теперь у меня такой к вам вопрос, – продолжал Дмитрий, поудобнее устраиваясь в кресле. – Как известно, тридцатого мая этого года погиб, отравившись бытовым газом, ваш отец. Его вдова узнала о случившемся только двадцать третьего июля и вернулась в Москву. Перед этим в области все подтвердили её алиби – родители, знакомые, соседи. Ольгу Афанасьевну Семёнову негласно подозревают в причастности к преступлению. В том, что имело место предумышленное убийство, сомнений нет. В этом пока поверьте мне на слово. Двадцать четвёртого июля ваша дочь сообщила Оксане, что вы вместе с Ольгой уехали к ним на квартиру, чтобы узнать подробности случившегося. Верно?
– Да, я решила помочь Олечке. Её действительно подозревают, несмотря на железное алиби, хотя в природе нет более безобидного существа.
Галя сверкнула крошечными бриллиантиками в ушах, тряхнула локонами и закусила губу.
– Дмитрий, я голову даю на отсечение, что Оля не способна на злодейство! Характер у папы был, мягко говоря, непростой. И с возрастом, само собой, не улучшался. Олечка сначала очень папу любила, несмотря на разницу в возрасте, а вовсе не преследовала какие-то там меркантильные цели. Познакомились они на тренерском факультете в институте физкультуры, в Малаховке. Папа тот же факультет окончил много лет назад. Высокий, стройный пепельный блондин, настоящий русский богатырь, он выглядел много моложе своих лет. Нашёл подход к Оле, завлёк наивную провинциальную девочку в постель. Мама тогда уже болела, не могла жить с ним как женщина… – Галя проглотила комок, шмыгнула носом. – Родители и Дина жили тогда в Сокольниках, на Первой Рыбинской, в трёхкомнатной квартире. А мы с мужем, дочерью и свекровью – на Малой Грузинской. Потом в Сокольниках поселился и Саша Агапов. Вскоре родился Стасик, и их там стало пятеро. Употребив свои связи в спортивном мире, папа выхлопотал для Оли комнату в коммуналке, на улице Маши Порываевой. Перевёз её туда из общежития. Тогда папа жил как бы на две семьи, но немного погодя окончательно переселился к молодой любовнице. С мамой развод не оформлял – ждал естественного конца. Представляете, я лишь несколько дней назад от Оли об этом узнала! А раньше не интересовалась – было противно. Хотела через себя перешагнуть – и не могла…
Галя заплакала, закрыв лицо платочком, и мы с Дмитрием терпеливо ждали, когда она снова заговорит. Потом Буссов налил стакан минералки, подал Галине и тяжело вздохнул.
– Извините, что отнимаю у вас время, но и меня можно понять. Папа ушёл к Оле, а когда во время операции, прямо перед Новым годом, мама умерла, он объявился. Приехал на похороны, заодно забрал кое-какие вещи. Дина отказалась разговаривать с ним и даже сидеть за одним столом, а мне пришлось соблюдать этикет. Каково это было, сами понимаете. Я же мамины глаза перед собой видела. В онкоцентре на Каширке, вечером, перед операцией. Они были мокрые, скорбные, совсем чёрные от горя. И ещё я слышала шёпот: «Галочка, не хочется жить. Невыносимо вновь видеть свет, просыпаться после операции. Единственное, о чём я мечтаю, – забыться навсегда…» Так и вышло. Если человек не желает просыпаться, он не проснётся. Без воли к жизни жить невозможно. От наркоза мама не отошла, хотя могла протянуть ещё несколько лет. Предательство мужа подкосило её ещё сильнее, чем болезнь. Она любила дочерей и внуков, но всё равно не смогла преодолеть депрессию. А вскоре после похорон квартиру в Сокольниках разменяли на две однокомнатные; оказывается, отец уже давно оставил заявку. Поначалу Саша с Диной хотели отселить его к Ольге, но тут всё и выяснилось, стали приходить варианты. Нужно было ездить по адресам, самим принимать в Сокольниках посетителей. Всё это так осточертело Дине, что она согласилась остаться в «однушке» вместе с мужем и сыном, лишь бы не видеть родителя. Он ведь был мастер на психику давить и своего добиваться.
