– Мрачноватая поговорка, – покачал головой Озирский. – Я видел вашу тётю на фотографии – стильная женщина, изысканная, моложавая. Такие, как правило, любят жизнь. Уж, по крайней мере, умирать не хотят…
– Жизнь?! Любят?!! – Дина расхохоталась и резко оборвала смех. – Эту, нашу? Ну, тогда они кретины!.. Тётя Злата не могла её любить, никак, понимаете?.. Именно потому, что была такая, как вы сказали. Её назвали на букву «З» в память бабушкиного брата Зиновия Йодера. Так вот, он иначе чай не пил, кроме как из чистейшего хрустального стакана в серебряном начищенном подстаканнике. Мешал чай золотой ложечкой, а под стаканом лежала на каждый день новая крахмальная салфетка. Сам он был одет в «тройку» дорогого сукна, и к ней – батистовая сорока с атласным галстуком. И работал-то обыкновенным зубным врачом, не банкиром и не министром. Тётя Злата пошла в него – лицом, характером. И не смогла жить так, как тут бабы живут. Полуторачасовые концы на работу и обратно, набитые вагоны метро, очереди, бедность, неустроенность. Муж её бросил с двухлетним Ильюшкой. Впрочем, это ещё не самое страшное. Я бы хотела оказаться безотцовщиной, да не довелось. На сто двадцать рублей плюс грошовые алименты тёте надо было воспитывать сына, да при этой оставаться красивой женщиной. Мама и тётя не были рождены для собачьей жизни и сорвали себе нервную систему, погубили здоровье. Прожили намного меньше, чем могли бы. И бабушка Даня – то же самое, до пенсии два года не дотянула… Они тосковали по холе и неге. По драгоценностям и туалетам. Хотели делать маникюр, прихорашиваться перед зеркалом, мешать золотой ложечкой кофе. А их приравняли и бабам-тяжеловозам – выносливым и тупым. Лошадок этих тёте в пример ставили, когда она начинала жаловаться на судьбу. «А как же другие?» Какие другие?.. Те, кого из изб, из бараков в Москву прописали, зачем-то образование им дали. А они опять позабыли, как в пальцах карандаш держать! «Каждому своё» – мудрый закон, нарушенный революцией. Нашу семью опустили, а за её счёт подняли других. Тех, кто под коровой должен был сидеть, у станка стоять, с коромыслом ходить. А им дипломы под туш выдавали в доказательство того, что они – интеллигенция! Но мозги им не пересадили, менталитет не поменяли. Они всю жизнь тоскуют по пьянкам, дракам, подвалам, лохмотьям, вшам… Да ещё по царю-батюшке. – Дина тяжело вздохнула, и я поняла, что она плачет. – Тётя Злата ждала кончины, как праздника. И надеялась на то, что за гробом – вечный сон. Ужасно расстроилась, когда в прессе высказали предположение о существовании потустороннего мира. Давление ещё выше подскочило, хотя дальше, казалось, некуда. Теперь тётя Злата всё знает про загробную жизнь. А мама ещё раньше узнала, бедная моя… Она-то бодрилась, утешала младшую сестру. Себя держала отменно, никто её не видел без маникюра и с плохой причёской. А по ночам себе и нам с Галкой наряды шила, вязала на машинке. Маленькая, худенькая, с крошечными ручками, она надрывалась, обслуживая отца. А для чего, спрашивается? Узнав о мамином диагнозе – рак прямой кишки – он свалил к своей ученице. И безбедно прожил с ней больше семи лет, пока я его не послала насчёт того света разведать. Газен-ваген для него – вполне достойная кара. Тётя Злата тогда ещё жива была – ей радость доставила. Да-да, признаюсь, записывайте на диктофон! Я не стыжусь, а горжусь этим! Своего родного отца я прикончила собственноручно. Только уж, пожалуйста, учтите, зафиксируйте каждое моё слово. Я не отказываюсь от собственных грехов, но чужих мне не надо. Клянусь памятью мамы, что скажу вам чистую правду. Больше ничего дорогого у меня на этом свете не осталось…
* * *
– Я непременно запишу всё. – Озирский налил себе из бутылки минеральной воды, выпил. Потом перевёл дыхание. – И постараюсь понять вас. Насколько мне известно, следователь, который ведёт ваше дело, подхода к вам не нашёл?
– Будем называть это так. – Дина прищурила глаза, и лицо её стало жёстким, неприступным. – Он выстреливал в меня один вопрос за другим, и я видела, как хочется ему поскорее отстреляться. Говорил металлическим голосом – прямо как робот. Смотрел на меня брезгливо, будто я таракан. Для меня распахивать перед таким душу – что идти нагишом по Тверской. Холодно, стыдно, бессмысленно и смешно. Я долго ждала, надеясь дождаться…
– Кого? – Андрей опять чиркнул зажигалкой.
– Получается, что вас с Оксаной. Я счастлива, что дождалась. Будто блуждала в тёмном лесу, не могла выбраться на дорогу, потому что по обочине бегали свирепые цепные псы, которые вмиг разорвали бы меня. И наконец-то вдруг услышала человеческие голоса. Вы не считаете меня грешницей, а себя – праведниками. Видите во мне не отброс общества, а просто несчастную, оступившуюся бабу…
Жаркий вечер темнел, солнце склонялось к лесу. Мне почудилось, что близкая речка дохнула влагой. Софья Ксенофонтовна, Галя и Ная действительно ушли к соседке, потому что их шаги и голоса поначалу слышались на веранде, но теперь там было тихо. Дина поглаживала своё точёное колено, Озирский смотрел на неё и молчал.
– До седьмого класса я была круглой отличницей. Диктанты и сочинения писала без грамматических ошибок. Таких учеников мало бывает – на весь класс один-два человека. И по другим предметам я успевала шутя. В седьмом классе у меня страшно болела голова, и я немного отстала. Пришлось о девятом забыть, идти в училище, которое я всё-таки окончила с отличием. Но я уже была замужем, родила, поэтому не пошла в институт. Да и Саша Агапов, мой бывший муж, считал, что место женщины – на кухне. Тем более что Стасу требовался постоянный уход. Ни в ясли, ни в детский сад его нельзя было отдать.
Дина пальцами пошевелила весёленькую, в мелкий цветочек, ситцевую занавеску.
– Я и в страшном сне тогда не увидела бы, что натворю наяву, а родственники и вовсе не готовились носить мне передачи. Но в семье жило предание об одном обстоятельстве, которое очень испугало маму. Испугало до такой степени, что она не раз бросала на меня настороженные взгляды. Тогда ведь не верили в разную чертовщину…
– Что за чертовщина? – Озирский откинулся на подушку оттоманки, сцепив пальцы на затылке. – Она имеет отношение к делу? Если нет, тогда заканчивайте поскорее с мистикой, и всё внимание – истории с вашим отцом. Как я понял, с него вы и хотите начать. Но ведь мы все знаем, что жертв было куда больше, и каждая заслуживает хотя бы нескольких слов.
– Жертв не так много, как вам кажется. А чертовщина к делу имеет прямое отношение. Ведь не так глупы были те, кто сочинял старые сказки, как нам теперь представляется. Раньше я пренебрегла бы теми фактами, о которых сообщу сейчас. Я недавно специально посетила Институт славяноведения и балканистики, проконсультировалась там с учёными и узнала про себя много нового. К тому моменту я уже совершила несколько преступлений. Мне было интересно, что за тёмная сила, дикая энергия разрушения, смерти и страха ведёт меня по жизни…
Дина поправила обильно политые лаком волосы цвета воронова крыла, меланхолично улыбнулась и продолжала:
– Галя помнит, как я родилась. Это была самая длинная ночь в году, с двадцатого на двадцать первое декабря. Мама переносила беременность очень тяжело, её хотели госпитализировать заранее. Но она до последнего не могла бросить дом, мужа и дочку. Только когда схватки стали нестерпимыми, мама вызвала «скорую». По дороге машины завязла в сугробе – на дворе была настоящая вьюга. В роддоме решили процесс форсировать. Акушеркам было лень торчать около роженицы всю ночь и ждать естественного разрешения. В нашей семье никто не мог произвести на свет младенца без приключений. Тёте накладывали щипцы, маме оба раза – тоже. Про Галю я говорила, насчёт меня вы тем более знаете… – Дина глубоко дышала через нос, стараясь успокоиться. – Отец как раз в ГДР уехал, на соревнования. Галка осталась с тётей Златой и Ильюшкой. Ему три годика тогда было. Все вместе ждали, чем закончится дело. И не успели толком поволноваться, потому что ровно в полночь меня буквально вырвали из мамы, чтобы пойти спать. Таким образом, я родилась в кровавой рубашке…
