– Обещаю, что фирму не тронут, – успокоил Озирский.
– Я вышла от Живцова в коридор, а там мужики одни сидят. Ветераны с простатой – по записи УЗИ делать. Ещё парочка заявилась – фаллос мужу приспичило наращивать. Оба рваные, худые, бледные. Он – в тапочках, это зимой-то! Она тоже в обуви, которая каши просит. В очках, хвостик куцый на затылке тесёмочкой перевязан. Безрукавочка зелёная, потёртая… – Дина глотала слёзы, и руки её дрожали. – Ещё им до фаллоса дело есть! Всё ценное, конечно, загнали, что в доме оставалось. Лучше бы витамины кушали, честное слово! Короче, через два часа явился этот Андрей – огромный, как медведь, бородатый, в тонированных очках. УЗИ опять сделал, и тут… – Дина сжала кулаки, поднесла их к горлу. – Сказал, что девочка будет… Может, одумаюсь? Спросил, есть ли другие дети. Сын, говорю, восемь лет, церебральник. «Так, наверное, нужно дочку теперь родить? Всё у вас нормально, не спешите…» Я взбесилась и сказала: «Не за уговорами пришла, уже двадцать раз подумала. Делайте, что говорят, за то и деньги плачу!» Андрей горестно вздохнул, развёл руками и пошёл переодеваться. Ну и всё, я сожгла мосты. Через час меня отвезли домой на машине той фирмы. От наркоза я ещё не отошла, и тошнило меня так, словно всё оставалось по-прежнему. Время от времени я засыпала и забывала, что натворила утром. Очередной аборт стал как будто первым, и перенесла я его не так, как другие. Мне почудилось тогда, что именно Андрей по моей просьбе перерезал ниточку, которая ещё связывала меня с миром живых. Я оттолкнула протянутую руку Провидения. Не всплыви история с шантажом, нашлась бы другая проблема. Жить далее не имело смысла. Всё, что случилось позже, вы знаете. Не будем об этом.
Дина перекинула длинную ногу через сидение старомодного стула, подошла к столу, взяла со скатерти сумочку без ручек. Раскрыла её и нечаянно выронила на стол зажигалку, покрытую тончайшим слоем золота. Взяла её в кулак, крепко сжала.
– Я покурю пойду…
– Да, конечно. – Озирский с трудом подавлял зевоту. – Мы с Оксаной подождём вас здесь. Но не задерживайтесь, у меня ещё есть вопросы.
– Нет-нет, я быстро! – Дина с улыбкой смотрела на меня, а по смуглым, покрытым золотистым пушком её щекам текли слёзы. – Оксана, вы погубили и спасли меня одновременно. И мне, в свою очередь, тоже хочется пасти вас, выручить из беды. Будьте счастливы и берегите девочку. Знаете, какая фотография произвела на меня самое сильное впечатление? Та, где вашей малышке всего час от роду. Редко какой ребёнок может похвастаться столь ранней съёмкой. Вы сказали, что рожали на дому…
– Да, в воду, по Чарковскому.
Мне хотелось поскорее прилечь куда-нибудь и как следует выспаться. Судя по всему, и Озирский не собирался возвращаться в Москву.
– Устал я, как лошадь, Дина Геннадьевна. – Озирский щурился на ярко горящую лампочку под потолком. – И Оксана сидя спит. Между прочим, на дворе уже тридцать первое августа…
– Я вам постелю на веранде. – Дина секунду смотрела на нас обоих, а потом вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
Я прикрыла глаза и опустила голову на валик оттоманки, потому что уже плохо соображала и хотела воспользоваться недолгой передышкой. Но вдруг сквозь тяжёлую дрёму услышала, как заработал мотор «Пежо» под окнами; и Озирский вскочил с дивана. Стремительно и бесшумно, как зверь, он бросился на веранду, и я на ватных ногах следовала за ним. Понимала только одно – Дина в дом не вернётся, она уезжает. Куда? В город? Только теперь, выложив нам всё, решила скрыться? На что она надеется – ведь умная баба…
Андрей махнул мне рукой, и я покорно подчинилась. В ушах шумело, глаза закрывались, и всё происходящее казалось ирреальным. На веранде было темно, я ничего не разглядела, зато больно ушибла колено о сундук и, ойкнув, согнулась. Андрей же, ногой распахнув дверь, выпрыгнул прямо к раскрытой калитке.
Кругом пахло всевозможными цветами, и только этот аромат вернул меня к жизни. Озирский был уже в проезде между двумя рядами заборов. Он смотрел в сторону реки, где урчал мотор «Пежо». Ни фар, ни габаритных или сигнальных огней Дина не включила, и потому её машину мы не сразу смогли разглядеть. Посёлок был погружён во тьму; не горело ни одно окошко, не говоря уже о фонарях.
– Быстрее, ну!.. – прохрипел шеф, когда я наконец-то прихромала к нему с крыльца.
После светлой комнаты нам обоим трудно было ориентироваться, но всё-таки мне удалось различить тропки, грядки, бочку с водой, перевернутую тачку. За нашими спинами, в окошке, надувалась парусом и опадала белая занавеска, и шелестели на клумбе метёлки с блестящими ягодами, которыми обычно украшают букеты.
В саду Емельяновых было так тихо, что я невольно попробовала прочистить пальцами уши. Кроме запаха цветов я различила какой-то ещё, очень противный. От этой, до боли знакомой вони, по моей спине потёк пот, а перед глазами вспыхнули огни встречных фар. Сквозь мерзкое амбре уже не пробивалось благоухание флоксов, в нём растворился запах перегретой земли и увядающей ботвы. Да, в саду пахло очень знакомым, липким, заползающим в каждую клеточку мозга, тела…
– Да куда же она, блин?… – крикнул Озирский откуда-то издалека.
Когда он успел отбежать так далеко? Прошло ведь несколько секунд. А я, уже понимая, что на участке воняет бензином, пыталась понять, что же задумала наша неутомимая клиентка. Неужели захотела сжечь нас в домике, как Конторина? Да нет, она не станет вредить сестре таким поступком, да и окна с дверями в таком случае не мешало бы чем-нибудь подпереть.
Мы ведь выскочили, и какой тогда смысл поливать стены бензином? А, может, в опасности наш джип?.. Я задыхалась от бензиновой вони, меня чуть не вырвало. И как только токсикоманы эту дрянь нюхают, кайф ловят? Для меня, например, нет в мире ничего гаже…
Наш внедорожник стоял за сараем, в кустах смородины. Ни рядом с ним, ни в салоне я никого не заметила. Потом побежала следом за Андреем к речке, потому что в любом случае должна была страховать его. Увидев меня рядом, шеф обернулся. Но вместо озорной, лучезарной, так часто освещавшей его лицо улыбки я увидела страдальческий оскал…
Мы понимали теперь друг друга без слов, и за какие-то доли секунды в моей голове словно пронёсся ураган. Мысли налетали одна на другую, путались, разлетались и снова роились; вспыхивали огненным курсивом, разрывали мой лоб, мои глаза, которые, казалось, готовы были лопнуть.
Дина сказала, что ей некуда и незачем бежать от нас – особенно после скандальной исповеди, записанной на диктофон с её согласия. Значит, Дина ничего не боялась. Не боялась именно потому, что приняла самое главное в своей жизни решение. Правда, ей пришлось делать это уже во второй раз, потому что первая попытка оказалась неудачной…
Если мы сейчас не перехватим её, Дина скроется от правосудия. И никакая милиция не найдёт её, не доставит приводом; и агентура Озирского окажется бессильной. Я уже в тот момент поняла, что мы не сумеем догнать Дину, но всё-таки надежды не теряла.
Она ходила на кладбище к родным, а потом перестала, так как надеялась вскоре встретиться с ними. Гуляла по Красной площади, сидела в одиночестве за ресторанными столиками, кормила в парках птиц и собак…
