– Маме позвоню. У нее ключ есть, приедет и откроет.
– Ну, ты рехнулась совсем! Одиннадцатый час вечера, в городе неспокойно. Галина Николаевна уже спать легла, наверное…
– Все равно не пущу тебя, и точка! Мама недалеко живет, может такси взять, мы оплатим… Да и вообще, какие могут быть вопросы? Я должна сейчас быть рядом с тобой. Если нас убьют, то вместе…
– Балда! – Ты никогда не отличался излишней церемонностью, но я уже давно не обращала на это внимания. – Черт с тобой, звони маме. Только быстрее, меня там долго ждать не будут.
Мама моментально все поняла, примчалась на такси через десять минут. Ума не приложу, как она сумела так быстро собраться и поймать «тачку». Ты понял, что меня не отговорить, и принялся куда-то названивать, чтобы немного отодвинуть встречу с руководством Верховного Совета.
А я далеко зашвырнула купальный халат, натянула джинсы, водолазку, куртку и кроссовки. Мы спустились на грузовом лифте, потому что пассажирский был занят, и умчались на ярко освещенном «Кадиллаке». Всю дорогу мы с тобой молчали, глядя в затылок водителю Сереже.
Я и сейчас вспоминаю осеннюю ночь, мокрый снег перед лобовым стеклом лимузина, желтые листья на тротуарах. В центре города улицы были плотно перекрыты, но нас пропускали. Меня знобило от волнения. Почему-то казалось, что в этом Доме нас непременно прибьют, раз уж туда наехало столько уголовников. Тебя могут узнать какие-нибудь лидеры оппозиции. Ты для них – враг, расхититель общенародной собственности и наймит мирового империализма.
Уже на Пресне нам пришлось вылезти из машины, и какой-то милиционер в высоком чине лично повел нас к «Белому Дому». Сверху валил мокрый снег, внизу чавкала грязь, и на меня напал удушающий кашель. Снег в конце сентября – это, по меньшей мере, странно, думала я, цепляясь за твой рукав. И вспоминала другой снегопад – зимой восемьдесят седьмого года, когда ты прилетел из Японии. В «Шереметьево-2» той холодной ночью мы ёжились под порывами ветра, под дождем и снегом, и ждали такси. Меня тошнило и трясло, с волос текло за ворот, и очень трудно было стоять. Но я все равно светилась от счастья, потому что наконец-то дождалась тебя из длительного турне. Сначала ты уехал в Сингапур, потом – в Южную Корею и на Тайвань, а после – в Японию. В этой длительной командировке ты отпраздновал свое двадцатипятилетие; это случилось в последний день ноября. Через месяц я поздравила тебя с Новым годом и получила ответ – суховатый, деловой, неэмоциональный. Три месяца тебя не было, и я, уже зная о своей беременности, тихо обмирала от ужаса, представляя, что ты меня непременно бросишь.
Но после, под ветром и снегом, ты сделал мне предложение и тем самым моментально согрел. Я сразу забыла о печали, скуке, страхах; стала спрашивать, как ты провел столько времени вдали от дома, семьи друзей. Ты рассказал, как заболел какой-то жуткой экзотической лихорадкой, и в свой день рождения едва не скончался. Спасли тебя супруги-американцы, мистер и миссис Ламсден. Звали их Артур и Эрика, они были электронщиками, твоими коллегами. Ты поклялся назвать их именами своих будущих детей, о чем и сообщил мне. Я с радостью согласилась.
Свадебного путешествия у нас не получилось – я не желала совершать его с огромным животом. Расписавшись в районном ЗАГСе, мы устроили веселое торжество в нашей с мамой квартире. Мы проштудировали массу литературы, выписали в блокнот сведения о свадебных обрядах различных народов планеты, и некоторые из них исполнили к немалому удовольствию гостей.
Ты позвонил другу в Крым, и тот привез листья мирты, которые я приколола к своей фате. Потом мы, подражая новобрачным из индийского племени, жевали с двух сторон какой-то сочный кислый лист; когда наши губы встречались, мы надолго сливались в поцелуе. В этот момент под аплодисменты нас провозглашали мужем и женой. Кроме того, нас осторожно стукали лбами; мы мочили ладони в чернилах и шлепали отпечатки на стену. У меня до сих пор хранится кусочек тех обоев. Мы договорились отложить «медовый месяц» до рождения первенца, а в свадебное путешествие решили ехать уже втроем.
Эрика родилась двадцать восьмого июля. Той душной ночью я почти сразу же позвонила тебе, дотянувшись с каталки до телефона-автомата. Помнишь, сколько раз мы разговаривали по видеотелефону? Ты так хотел поскорее увидеть новорожденную! У детей получились карие глаза – в меня. Теперь я жалею об этом. Будь Эрика твоей копией, я смотрела бы на нее непрерывно. А так… Я почему-то чувствовала, что мое оглушительное счастье скоро кончится.
А ты хохотал над моими страхами и возил меня по свету. «Ситцевую» свадьбу мы отмечали в Дубае, два года – в Александрии Египетской, три – в Таиланде, четыре – в Индии. Пять лет, «деревянная» свадьба – и мы в Марокко. Были на Мальте, на Канарах, в Италии и Испании. Ты торопился, нервничал, волок меня по свету за руку, будто боялся не успеть, что-то упустить, не оправдать моих ожиданий.
Наш Артур родился в круизе, где-то у побережья Дании, наделав на лайнере переполох и подняв на ноги всех имеющихся там медиков. Сейчас я думаю, что нам нужно было просто пожить в Москве, дома, на даче, без спешки и постоянных банкетов. Получается, что я больше смотрела на пальмы, купола, минареты, на верблюдов и жирафов, чем на тебя. Я сказала тебе, что грешно забывать матушку-Москву, и ты торжественно поклялся «цинковую» свадьбу справить на даче. Ты собирался принести в цинковом ведре воды из колодца, а я должна была в таком же тазике выстирать твою сорочку и свое платье. Мы поженились в начале апреля, и день нашей «цинковой» свадьбы пришелся на четвертое октября…
… Я стирала над ванной, согнувшись в три погибели, ту самую тряпку, которой смывала с пола вашу кровь. Там же сушился твой костюм-сафари; ты привез его из ЮАР, где был без меня и катался по саванне в обществе коллег-бизнесменов. Белая рубашка с несколькими дырочками, слипшимися и обгорелыми, сейчас совсем рядом, в машине, под сидением, в сумке. Я ее вожу с собой и часто разворачиваю на коленях, чтобы прикоснуться к малой частице твоего тела. Наша венчальная фотография лежит в «бардачке», и я понимаю, что ошибалась тогда, стоя у алтаря. Верила ведь, искренне верила, что проживем мы с тобой долго, и плакала счастливыми слезами. Другой такой же снимок я положила под атласную подушку, и он ушел вместе с тобой под землю. О, если бы ты погиб в те времена, когда действительно нарушал законы, проматывал деньги, кутил, «делал лохов» и уничтожал конкурентов, я поняла бы все! Чтобы занять твой пост в фирме, прибрать к рукам фонды и пакеты акций, нужно было совершить недозволенного.
Но ты погиб именно после того, как стал отдавать, а не брать; жалеть, а не презирать. Ты был очень красивым человеком, который не может долго заниматься грязными делами. И вот такого, прозревшего, нового, тебя убили! Вместе с невинным младенцем расстреляли в упор одной автоматной очередью. Автомат Калашникова с укороченным стволом потом нашли в кабине лифта – профессионал оставил клеймо качества. И Бог доволен. Он дал силы убийце. Не заклинило у мерзавца ствол, не перевернулся по дороге его джип…
Сейчас я смотрю на голые ветки кладбищенских ив, на фонари. И вижу другую ночь – холодную, не по-сентябрьски снежную. Под треск и вяканье раций мы, как дети, схватившись за руки, пробираемся к Дому. Страха в моей душе нет – ведь ты рядом. Я точно откуда-то знаю, что нас не убьют. Я шепчу в твое озябшее ухо: «Обязательно дам в гимназии урок новейшей истории. Только мне надо выработать собственную позицию, потому что иначе я не смогу говорить убежденно, доносить правду до других людей. Старшеклассники обязательно должны знать современность во всех подробностях, без пропаганды и перекосов. Интересно, как у меня получится?»
