Ага, увидели многоточие и уже все подумали, что запели соловьи, и облака поплыли в небе? То, что случается в советских фильмах, не бывает в советской жизни. В конце концов (я с ужасом это осознал) – в конце концов, дело дошло и до меня, настал мой черёд. «Ах, дева русская, как хороша на морозе!». Нет, не всё вы знали в этой жизни, Александр Сергеевич. Полуобнажённая русская дева на глазах остывала на занозистых досках, а я задубевшими пальцами пытался преодолеть рогатки и препоны в виде ремня и пуговиц на своих брюках. Когда справился, то не удивился даже, что ничего не нашёл. Хороший хозяин на такой мороз даже собаку не выгонит.
Может, сказать ей «я тебя люблю» – малодушно подумал я. Наверное, это было бы уже слишком.
Мы оделись и, как брат и сестра, разошлись по тёплым квартирам. Я, конечно, Алиску проводил.
Спустя пару вечеров, я с замиранием сердца включил телевизор, во время Алискиной передачи. Думал: может, умерла? Или – лежит под капельницей в реанимации, в занозах, с крупозным обморожением белых своих плеч и ягодиц. Зря боялся. Алиска выглядела прекрасно и за сорок минут прямого эфира ни разу даже не чихнула.
Никто, даже Эйнштейн, не смог бы никогда понять природу женщин. Женщина – это вечное испытание мужчины, искушение, это его крест. Это природный катаклизм. Совершенный аппарат для продолжения человеческого рода и отрицания мужчины. Соединиться с женщиной – это самоубийство, но оно освящено небесами.
Прошёл год. Или три. По каким-то делам мне понадобилось лететь в Москву. Тогда это было просто и дёшево. Вся страна каталась за тридцать рублей, куда угодно, а совсем уж бесшабашные романтики могли на одну зарплату пролететь от Бреста до Находки и купить себе колготки.
Лето. Ночь. Ярко освещённое поле аэропорта. Измученное накопителями собрание пассажиров топчется у основания трапа авиалайнера. Я уже где-то наверху, вот-вот благодетельная стюардесса пропустит в чрево. Самолёта. Оглядываюсь. Внизу роется в сумочке Алиска. Выходит, попутчица. Лёгкое, расклешенное платье. Налетел порыв ветра, Алискино платье оказалось легче других. Полыхнуло, взвилось, поясок удержал его на промелькнувшей талии от окончательной потери владелицы. Толпа увидела стройные Алискины ноги в несоветских трусиках. Мужская часть пассажиропотока впала в приятное остолбенение. Остановись, мгновенье, ты – прекрасно! Есть только миг между прошлым и будущим…
Нечего и говорить, что всю накопительную дремоту и утомленность с меня, как ветром, сдуло. Тем самым. Дожидаюсь Алиски, согласовываю места и маюсь дурью, всё представляя Алискины ноги, увенчанные безыдейной заморской ерундой.
Летим. Телезвезда в своём репертуаре. Холодна. Неприступна. Скала. Изваяние. Сфинкс. Она же – молодая красивая девчонка, у которой, как оказывается, под платьем практически ничего нет. Говорим сугубо о Моне, Мане и Ван-дер-Линдене. К счастью, у меня с собой оказалась настойка боярышника, которую я предусмотрительно перелил в экзотический французский пузырёк из-под одеколона. – Аргентинский бальзам – говорю. Изготовлен по старинным рецептам ацтеков. Помогает при полётах и от морской болезни. Алиска доверчиво пьёт. К семидесятиградусной настойке боярышника хорошо подходит шоколадка. Я подсовываю телезвезде шоколадку.
Айсберг потеплел. Заговорили о Генри Миллере. Оказывается, Алиска может смеяться. Это не смех. Это какая-то провокация, у всякого терпения имеются границы. Мои вот-вот лопнут. – Пошли в туалет, покурим, – зову я Алиску. Чинно и благородно мы выбираемся в проход между креслами! Думаю: если Алиска сейчас упадёт на длинный аэрофлотовский половичок – я за себя не ручаюсь. Потом – хоть потоп. Хоть – женюсь. Может быть.
Алиска не упала. Она дошла, и я втиснулся за ней в стоячий летающий туалет. И мы даже один раз долго и страстно поцеловались. Наверное, всё испортил боярышник. Этот проклятый аргентинский бальзам. Алиска вдруг побледнела, обмякла. У неё явно назревал бурный диалог с главным предметом обстановки нашего гнёздышка.
Я позорно попятился.
До конца полёта Алиска просидела в кресле молча, прижавшись лбом к холодному иллюминатору, и потом мы даже не встретились в Москве.
Алиска жила в однокомнатной квартире со своей глухой бабкой. Я как-то к ней зашёл. Будто бы воды попить, или за Бодлером. Бабка сидела на кухне, смотрела в окно, мы с Алиской – в соседней комнате. Если у вас с вашей девушкой уже есть опыт совместной биографии, вы уже не тратите времени на посторонние разговоры. Даже просто на разговоры уже времени не тратите. Оказываясь с Алиской тет-а-тет, я не оставлял мысли перевести наши отношения на качественно новый этап. Тем более что у себя дома айсберг вовсе не казался айсбергом. Передвигалась среди своих книжных полок в коротком байковом халатике тёплая, домашняя, доступная. И, если бы не бабка… Она появлялась всегда неожиданно, всегда некстати. Обычно – именно в тот момент, когда я пытался употребить живой язык прикосновений. Она могла не выходить из своей кухни часами, но, стоило мне приблизиться к Алиске… Я, как ошпаренный, выдёргивал руки из таких мест, что и через месяц при воспоминании делалось невыносимо стыдно. Старуха была глухая, но не слепая. Судя по хохотку, она много ещё чего понимала.
Наверное, это был тот самый рок. И на этот раз – в виде бабки.
Однажды на кухне сидел я. Алиска хлюпалась в ванной. Бабка скрутилась клубочком на диванчике в соседней комнате и, вместо окна, смотрела на телевизор.
Из ванной Алиска вышла не мокрой кошкой. Успела феном высушить длинные свои волосы, сделала укладку, обозначила, усугубила косметикой прелести молодого личика. Знают эти женщины, чем нас, будто бы непредумышленно, ранить. Им – лишь бы мы мучились. А с них самих всё – как с гуся вода.
Алиска вошла на кухню и остановилась, склонив голову, прислонившись к стене. За стеной сидела глухая бабка. Я близко-близко подошёл к девушке, постоял возле несколько секунд. Медленно, за пуговкой пуговку, расстегнул халатик до самого низа. Распахнул его, даже с плеч откинув слегка назад. Поправил пушистые волосы. И отошёл к окну. Сел на табурет. Боже! И за что ты для нас создал женщину?!
Это был самый безопасный секс в моей жизни. Бабка за стеной, на подсознательном уровне, контролировала ситуацию. Но я благодарен ей за это. Мы, мужики, всегда куда-то спешим, торопимся. Как будто, уже раздевши женщину, мы чего-то там не успеем. А нет бы – попридержать коней, взглянуть на этот прекрасный дар, рассмотреть, оценить, попробовать на вкус глазами, дать мыслям пропитаться обликом вашего будущего наказания.
Потом момент будет упущен. Как после сытного ужина, букет самого дорогого вина сливается в один кислый или сладкий вкус.
Кстати ли – мне вспоминается один случай. Друг Павлик привёз из Молдавии, из села Трифешты, редкостное вино. И заглянул к Павлику то ли кум, то ли сват. Нет ли, – говорит, – у тебя, Павлик, чего-нибудь выпить? И Павлик, желая угодить гостю, налил стакан коллекционного, натурального молдавского вина. То ли кум, то ли сват опрокинул стакан, крякнул. – Ну, как, Вася? – спросил Павлик. – А я, – ответил кум, – смактанул – и всё. Я эти бормотухи пью залапом, стараюсь даже не нюхать…
