С улицы все еще доносились панические крики и дальняя стрельба. Огонь припекал все сильнее. Вацлав, шатаясь, поднялся на ноги и отступил подальше от пламени, плохо представляя себе, что намерен делать.
Во дворе было пусто, если не считать убитых и раненых людей, нескольких бьющихся в агонии лошадей и перевернутых, изуродованных экипажей, из которых три или четыре тоже горели. Это напоминало картину какого-то грандиозного побоища, наподобие того, что Вацлаву довелось видеть в Смоленске. Он снова огляделся, пытаясь понять, удалось ли хоть кому-то из его товарищей уйти из этого пекла живым. Неподалеку он заметил мертвого казака Неходу, широко открытые глаза которого отражали красные блики пламени. Немного дальше виднелся залитый кровью, разрубленный у шеи гусарский ментик, и еще один... Больше убитых русских здесь, кажется, не было. Вацлав вздохнул с некоторым облегчением и, шатаясь на нетвердых ногах, подошел к Синцову.
Поручик дышал и, судя по виду, был попросту контужен. Вацлав высвободил его ногу из-под лошадиной туши. Синцов застонал и открыл глаза.
- Корнет, ты? Вот это гвоздануло... Говорил я Неходе: не спеши поджигать... Слушай, мы живы или уже померли?
- Живы, - ответил Вацлав. - Встать можешь? Отсюда надо уходить.
- Наших... много? - спросил Синцов, садясь и тряся головой. Из волос у него густо посыпалась земля и какой-то мелкий мусор.
- Я насчитал троих, - ответил Вацлав. - Не знаю, как в других местах.
- В других местах должно быть меньше, - проворчал Синцов. - В других местах никому не надо было вертеться на одном квадратном аршине и ждать своей погибели. Так что вылазку, наверное, можно считать удачной.
- Гибель этих людей на моей совести, - грустно сказал Вацлав. - И, главное, все было напрасно. Ни иконы, ни княжны... Ты вправе считать меня предателем, Синцов.
- Предатель не предатель, а болван ты отменный, - кряхтя и силясь подняться на ноги, огрызнулся поручик. - Эти люди, про которых ты говоришь, были солдатами и сложили головы за Отечество, а не за какую-то икону... и, уж тем более, не за твою княжну. Напрасно? Да как у тебя язык повернулся?! Французов побито без счета, взорван пороховой парк, добрая половина лошадей разбежалась по окрестностям или выведена из строя... напрасно! Как же напрасно, когда вечером был уланский полк, а к утру от него остались одни ошметки? Думай, что говоришь, корнет. Доля наша такая - либо грудь в крестах, либо голова в кустах. Так чем ты еще недоволен? Встать помоги, богомолец!
Огинский поставил его на ноги, что потребовало от обоих немалых усилий. Синцов постоял немного и сделал несколько неверных, припадающих шагов.
- Ладно, - сказал он, - пойдем, корнет.
- Постой, - сказал Огинский. - Отдай мне саблю.
- Что?! - вскрикнул Синцов, крепче стискивая рукоять клинка. - Ты что это задумал? Уж не в плен ли меня решил взять?
- Именно. Или ты предпочитаешь, чтобы это сделал один из них?
Вацлав кивнул в сторону деревенской улицы, откуда доносились крики, топот людских и лошадиных ног и отрывистый, злой бой барабана. Синцов задумчиво посмотрел туда, окинул взглядом французский мундир Вацлава и вдруг широко ухмыльнулся в подпаленные усы.
- Пардон, мосье, - сказал он на скверном французском. - Это я как-то не сообразил. Что ж, сдаюсь. Вверяю, так сказать, жизнь и честь.
С этими словами он протянул свою саблю Вацлаву эфесом вперед, а сам подобрал обломок какой-то жерди и двинулся со двора, опираясь на эту дубину, как на трость.
На улице царила суета. Кто-то седлал уцелевших лошадей, кто-то драл глотку, подавая команды, которых никто не слушал, и пытаясь руководить боем, который давно закончился. Тут и там мелькали нелепые фигуры безлошадных улан, тащивших в руках седла. Синцов, которому это зрелище, по всей видимости, доставляло огромное удовольствие, на глазах у нескольких таких безлошадных кавалеристов, сбившихся в кучку, вдруг оседлал свою палку и, придерживая ее одной рукой, резво перебрал ногами, а второй рукой сделал такое движение, словно размахивал над головой саблей. Одновременно он страшно выкатил глаза и, как будто пантомимы ему показалось мало, во все горло крикнул:
- Тпру! Но! Иго-то!
Кавалеристы угрожающе подались вперед, и один из них, бросив седло, схватился за саблю.
- Назад! - крикнул им Вацлав. - Это мой пленник! Пошел! - скомандовал он Синцову.
- Это еще что за птица? - недовольно проворчал кто-то из улан. Откуда здесь, черт возьми, взялись драгуны?
- Из Парижа, господа, прямо из Парижа! - насмешливо ответил Вацлав и отвернулся от французов с самым безразличным видом.
- Славно, - негромко сказал Синцов, - ах, как славно! Ну, скажи, Огинский, разве это не славно? - повторил он, указывая на творившийся кругом дикий бедлам, и повторял это на разные лады до самой околицы.
Вацлав не разделял его веселья. С окончательной потерей иконы он еще как-то мог смириться, но мысль о том, что княжна Мария Андреевна, вероятнее всего, осталась в подожженном казаками доме и сгорела заживо, повергала его в ужас и отчаяние.
Мария Андреевна была жива, но незадолго до нападения партии Синцова на деревню, где ночевал шестой полк улан, с ней случилось происшествие, хотя и не столь непоправимое, как смерть, но чреватое самыми неприятными последствиями. Вернее, происшествий с ней случилось целых два, и были они, что называется, одно другого краше. Несколько позже, вспоминая свои тогдашние приключения, княжна не раз думала, что всевозможные неприятные происшествия могли бы идти не так густо - тогда, вероятно, каждое из них запечатлелось бы в памяти как отдельное грандиозное событие, сходное по своему значению с падением Рима или постройкой на Неве города Санкт-Петербурга. Но несуразные и смертельно опасные оказии, никого не спрашиваясь, шли густой полосой, и запомнились они княжне именно так: сплошной полосой невзгод, лишений и риска.
Первое происшествие, мало того, что таило в себе смертельную угрозу, было еще и донельзя нелепым. Такое могло бы произойти с какой-нибудь городской барышней, перепутавшей лесные дебри с аллеями Летнего сада, но никак не с княжной Вязмитиновой, выросшей в деревне и делившей свое время между книгами и охотой. Лесные приметы она знала с детства, и только ее усталостью и глубокой задумчивостью можно было объяснить то обстоятельство, что Мария Андреевна заметила болото лишь тогда, когда ее лошадь увязла в вонючей болотной жиже по бабки и остановилась, будучи явно не в силах сдвинуться с места.
Обратив внимание на странное поведение своей лошади, княжна тут же заметила еще одну неприятную деталь, а именно то, что лошадь не просто стояла на месте, но и продолжала потихонечку погружаться.
Пытаясь подавить чувство тревоги, княжна огляделась по сторонам. Близился час заката, в небе не было ни облачка, но даже золотой предвечерний свет нисколько не скрашивал мрачного и унылого безобразия, которое окружало Марию Андреевну со всех сторон. Повсюду, куда ни глянь, сколько хватал глаз, простиралась поросшая жухлой осокой плоская кочковатая равнина, утыканная торчавшими вкривь и вкось корявыми, полумертвыми от избытка влаги соснами и осинами. Кое-где между этими полутрупами белели стволы сгнивших на корню берез. С одной из них вдруг сорвался ворон, шумно захлопал крыльями и с пронзительным карканьем улетел искать падаль, которой по обочинам Старой Смоленской дороги в тот год лежало более чем достаточно.
