– Вы в нашем военно-историческом архиве уже поработали?
– Да.
– Значит, общую обстановку представляете?
– В общих чертах…
– Изучите не в общих чертах, влезьте в мелочи, в документы не только армейского или дивизионного масштаба – копайте в архивах батальонов, рот, – тогда доищетесь, тогда сможете выстроить точный маршрут; цепляйтесь за расположение санбатов. Милинко, как я помню из письма Игорька, получил отпуск в связи с орденом и легким ранением, вроде б так?
– Я поражаюсь вашей памяти, – сказал Тадава.
– Напрасно. Привычка – вторая натура; это нарабатывается профессией, иначе невозможно писать… И потом, вы считаете, что старик совсем готов? Мозг умирает в последнюю очередь, дух как-никак. Поначалу, – он хохотнул, – отказывает нижний этаж… Так вот, установите все медсанбаты, все регулировочные пункты, где базировались военторги; откуда шли эшелоны в тыл. Нанесите эти данные на карту, и у вас возникнет перед глазами картина; повстречайтесь с ветеранами – кое-кто еще остался, не все мы уже повымирали; найдете, если только приложите все силы… Что же касается вашего вопроса о власовцах в Бреслау… Очень интересный вопрос… Туда были брошены звери – понимаете? Звери, готовые на все. Они боялись нашей победы больше, чем иные немецкие генералы; за каждым из них кровь, палачество; одно слово – иуды. Я подобрал много материалов об этих мерзавцах… Можете познакомиться в академии, я позвоню, скажу, что придет симпатичный грузин, вам покажут… Я не успел, увы, дописать… Вряд ли успею…
Серафима Николаевна, изредка поглядывавшая на часы (сидела у окна, не мешала разговору мужчин, будто и нет ее), сказала раздраженно:
– А кто это за вас сделает, хотела б я знать, Трифон Кириллович?
– В общем-то – никто… Впрочем, что это я?! Конечно, кто-нибудь да сделает, но я был очевидцем; невероятна разница между документом о событии и свидетельским показанием очевидца! Почему в Бреслау? – повторил он, взял шланг с кислородом, подышал, приложив к губам черный зловещий респиратор, и продолжил: – Потому что Бреслау – это польский город Вроцлав. Понимаете?
– Нет.
– Гиммлеру надо было бросить именно власовцев на защиту древнего славянского города от наступавших славян. Вдумайтесь в меру унижения: «Вы, “русская освободительная армия”, одетая в наши шинели и вооруженная нашими автоматами, будете защищать от русских Вроцлав, который на самом деле есть Бреслау и должен им навсегда остаться». Унижение – всегда прямолинейно, как бы его ни пудрили. Унижение такого рода поставило Власова и его соединения в положение холуев, и они согласились на это холуйство. Почему съезд Комитета за освобождение народа России Гиммлер приказал провести в Праге, в славянском опять-таки городе? Для того чтобы показать чехам: «Вот как мне служат славяне, берите с них пример. Сыты, обуты, при оружии – торопитесь, чехи, а то будет поздно!» Гиммлер в середине сорок четвертого еще верил в возможность торга, он думал, что они смогут выкарабкаться. Значит, они смогут довести до конца свой план уничтожения славян, евреев и цыган. А что дальше? Вольтер писал: «Если б евреев не было, их бы следовало выдумать». И Гиммлер придумал долгий план: он придумал мерзавцев Власова. Бросив их в Прагу, Вроцлав, Белград и другие славянские города, он – не без оснований – полагал, что это вызовет там, в братских славянских странах, резкие антирусские настроения. То есть конечный его план сводился к тому, чтобы вбить клин в славянское братство…
Трифон Кириллович показал пальцем на тумбочку:
– Полистайте-ка эту папочку, любопытнейший документ: «Второй международный конгресс свободных журналистов в Праге», состоялся в июне сорок третьего… Вслух давайте: кто выступал, темы выступлений…
Тадава начал читать:
– Альфред Розенберг, рейхсляйтер и рейхсминистр. «Мировая борьба и всемирная национал-социалистская революция нашего времени».
– Оттуда потом зачитаете отрывочки, очень любопытно. Дальше.
– Кнут Гамсун. «Борьба против Англии». Какой Гамсун?
– Удивляетесь? Сколько вам лет?
– Тридцать четыре.
– Господи, сорок шестого года! Тот самый Кнут Гамсун, увы, тот самый… Дальше…
– Вернер Майер. «Укреплять европейское единство». Георгий Серафимов. «Антибольшевистская борьба болгарской прессы». Иво Хюн. «Хорватия – граница Европы!»
– Примечаете? Сталкивают лбами хорватов и болгар.
Тадава продолжил:
– Алядар Кошич. «Словацкая пресса в борьбе против большевизма».
– И словакам – свой шесток, ближе к болгарам, нишкни!
– Владислав Кавецки, руководитель польского отдела агентства прессы генерал-губернаторства «Телепресс», тема выступления «Хатынь – история одного финала»…
– А это вообще страшно: человек, считающий себя поляком, славянином, работал как руководитель «польского» отдела в «генерал-губернаторстве»! Вы знаете, что это такое – «генерал-губернаторство»?
– Так нацисты называли Польшу…
– Верно. Можете читать дальше – ни одного русского не было на этом «международном» конгрессе, а ведь власовцы выпускали свою газетенку, почище болгар и хорватов антисоветчину печатали, кровавую, сказал бы я, антисоветчину. Почему же их в сорок третьем не пустили в Прагу? Почему, словно бродячих собак, оттолкнули сапогом?! Почему?
– Не знаю.
– Потому, что еще не закончилась Курская битва. Потому, что гитлеровцы еще сидели в Смоленске и Орле – триста километров до Москвы, третий год войны; потому, что они держали Харьков и Севастополь; Ленинград был в блокаде. Они поэтому могли еще стоять на своей извечной позиции яростного антирусизма – вот, по-моему, в чем дело. И лишь осенью сорок четвертого, когда мы вышли к Висле, они собрали в Праге «русских»… Фу… Устал… Симочка, майор, идите-ка вон, а?! – он осторожно посмеялся своей добродушной грубости, заколыхался на подушках, потом зашелся кашлем. Серафима Николаевна бросилась к нему, протянула респиратор с кислородом, подняла голову – каким-то особым, лебединым, нежным, но в то же время сильным движением; он откашлялся, лицо, однако, стало синеватым, отечным.
Положив ладонь на руку Тадавы, он медленно, очень трудно заговорил:
– Я отчего так волнуюсь, когда трогаю эту тему, майор? Я – русский, до последней клеточки своей русский, поэтому не могу слышать разговоры об особой русскости, украинскости, узбекстве, еврействе, грузинстве – не могу! Этого ж только и ждут противники, это ведь мина Гиммлера с Розенбергом! Закладывали они ее давно, шнур тогда же подпалили, и последыши по сей день ждут взрыва. Вы почитайте у меня на кафедре, что власовцы писали… Что им писали хозяева – так точнее. Вспомните «разделяй и властвуй» лондонских умельцев от дипломатии! Мы плохо изучаем политическую разведку прошлого века – я имею в виду разведку Западной Европы, которая формулировала для политиков концепции. Французский историк, связанный с Елисейским дворцом весьма тесно, в середине прошлого века утверждал, что внешнее сходство русских с французами и немцами – чистая случайность, пребывание этой нации в Европе – чревато для будущего мира. «Русские – особые люди, они должны жить у себя, общение их с Европой – опасно для Запада, лишено какой-либо необходимости, пусть варятся в собственном соку…» Другие западные философы проводили связь между русским православием – а в прошлом веке именно православие считалось выразителем русского духа – с религией Зороастра, с азиатской религией, поскольку дьявол якобы исследуется русским человеком с интересом и непредвзятостью. Ну ладно, с дьяволом это смешно, но ведь тенденция очевидна – сапогом оттеснить нас за Урал, поддержать наши доморощенные теории об отличности от остальных европейцев! А «мужиковствующих свора» – так вроде по Маяковскому – на деле подпевает этим самым французским шовинистам: «Мы – особые, мы – ни на кого не похожие, нечего нам якшаться с прогнившей Европой, это лишь разлагает национальный дух!» Каково?! До чего договаривались: мол, Петр Великий отдал Россию под германское иго! Это про Петра, который открыл дорогу Ломоносову, который призвал Пушкина, раскачал спячку, вывел Россию к делу, заставил Европу зауважать державу, а там только разум и силу уважают, впрочем, сначала силу, а уж потом дух, это – прилагаемое у них, прагматики, ничего не попишешь… Иногда мне книги попадаются – диву даюсь некомпетентности, причем воинствующей! Несут черт те что, замахиваются на то, что свято нам… Фиги в кармане, параллели, намеки… Как Ивана Грозного трактуют?! Ну да, ну антипод Петра, ну да, хотел истребить память о Новгороде – то есть о Европейской Руси, утвердить церковь как политическую, а не духовную силу, все верно, но как можно при этом забывать, что в те же годы, когда Иван головы рубил, в Париже гугенотов топили в Сене, последователи Торквемады держали в испанских темницах, подвергая дьявольским пыткам, «неверных», а герцог Альба залил кровью Брабант и Роттердам! Чтобы выдвигать концепции прошлого, которое пытаются обернуть программой на будущее, надо знать! Надо знать! – повторил сердито Трифон Кириллович. – Точнее всех величие русской культуры понял Тургенев и высказал это странно – в отношении к Гёте. Он же западник, Тургенев, какой еще западник, у него европейцы учились европейскости! А ведь именно он писал, что для Гёте последним словом всего земного было «я». Для его Фауста не существовало ни общества, ни человеческого рода. Он погружен в себя, он от себя лишь одного и ждет спасения… Каково? Западник Тургенев этой своей критикой отчеркнул нашу самость, но заметьте, как он это тактично сделал, как тонко поставил все на свои места! А каково нашему товарищу из Башкирии, Таджикистана или Литвы слышать, когда мой единоплеменец бьет себя в грудь и кричит: «Наша культура – самая великая!» Нескромно это и недостойно по отношению к тем народам, которые именно русская культура вывела в мир, дала – революцией нашей – не только права, не только азбуку, не только библиотеки, но гарантировала им самость! Как же можно делить?! Да, мы – Европа, да, мы при этом и Азия – в этом и лишь в этом наша самость, и она определяется не чем-нибудь, а прекрасным словом советская…
