3
Художник кинокартины Рыбин, набросав по памяти портрет Кешалавы, сказал:
– Все-таки, товарищ полковник, лучше вам поговорить с нашим фотографом. Вдруг у него есть снимок этого самого Кешалавы.
– Вот он, – обрадованно сказал фотограф группы Сурахитдинов, достав из закрепителя сильно увеличенный негатив. – Видите, возле Леночки стоит. Это было на натуре, мы тогда снимали эпизод неподалеку от ресторана «Эшеры». Много машин останавливалось: все интересуются кино… Вот он, Кешалава, видите? А мне как раз надо было сделать повторное фото Леночки – гримеры с ее прической совсем заврались. То она в кадре с косой была, а то оказалась с завивкой. Снимаем-то как? Сначала играем финал, а потом начинаем снимать начало. Без моих снимков каждой сцены можно все забыть, все напутать, а потом как фильм склеивать?
Костенко снова посмотрел на портреты Кешалавы, которые ему сделал Рыбин, и сказал:
– Похож, а? Так ухватить. Молодец ваш художник. Вы эту пленочку мне дадите часа на два, ладно?
– Хорошо.
– И не надо никому говорить, что мы с вами тут Кешалаву нашли.
– Понятно.
– Ай да художник, – повторил Костенко, – ай да глаз-ватерпас!
– Глаз-ватерпас – это когда водку по стопкам точно разливают.
– Каждый понимает слово в меру своей испорченности, – заметил Костенко и, забрав пленку, поехал в горотдел милиции.
Усталость, которая давила его последние дни, прошла – он сейчас чувствовал приближение серьезной работы.
Через пять часов после того как в Москву был отправлен портрет Кешалавы, по областным управлениям внутренних дел было разослано двести фотоснимков преступника.
4
– Товарищ Чоткерашвили, попробуйте восстановить в памяти, каким образом с вами познакомился Кешалава.
– На съемочной площадке, товарищ Костенко, это было на съемочной площадке… Операторы снимали сложный кадр, а Кешалава стоял рядом со мной и говорил, какой это каторжный труд – кино…
– А каким образом он оказался с вами в ресторане? У вас был какой-нибудь праздник?
– Да какой там праздник… Кончили работу, до города ехать час, решили скинуться и поужинать в «Эшерах».
– Кешалава ничего вам о себе не говорил?
– Сказал, что он инженер, приехал в Сухуми отдохнуть. Мы с ним перекинулись парой фраз – он наблюдал, как мы снимали сцену около «Эшер». Вероятно, услыхал, что мы решили поужинать, и пристроился к нам. Мы, кинематографисты, народ демократичный, не спрашивать же с каждого личный листок по учету кадров… Разговор у меня с ним был пустячный, он все на Леночку смотрел. Вроде бы, мне ничего конкретного не говорил.
– Он не говорил вам, где остановился?
– Нет. Зачем ему было говорить об этом, если я не спрашивал?
– Логично. Теперь вот что: он не рассказывал вам о своей узкой специальности? Инженер – это слишком общо.
– Он сказал, что занимается холодильными установками.
– Холодильными установками? А в связи с чем он вам это сказал?
– Он меня спросил на площадке: «Вы режиссер?» Я ответил ему, что я ассистент режиссера. И его спросил: «А вы?» – «Я инженер. А что такое ассистент? Заместитель?» – «Почти, – ответил я. – А вы инженер в какой области?» – «Холодильными установками занимался».
– Занимался? Или занимаюсь?
Чоткерашвили нахмурился, вспоминая, потом задумчиво посмотрел на Костенко и ответил:
– «Занимался». Он сказал «занимался». Он еще сказал: «Я сделал все мои дела и теперь хочу хорошенько отдохнуть. Хочу покейфовать вволю».
– Вот видите, как хорошо вы меня понимаете. Давайте-ка теперь сами помозгуйте в этом направлении. Меня интересует все, каждая мелочь, любая подробность, только в кратком выражении…
– «Подробно» только тогда подробно, когда кратко, – заметил Чоткерашвили.
– Это точно, – согласился Костенко. – Абсолютно точно. Итак?
– Одет он был очень изысканно. Не так, как одеваются пижоны, а очень скромно и дорого. Наша костюмерша, помню, сказала: «Так теперь шьют только три мастера в Союзе».
– А как зовут эту костюмершу?
– Любовь Трофимовна.
5
– Любовь Трофимовна, кто, по-вашему, шил костюм Кешалаве?
– Откуда ж я знаю, товарищ полковник. Я не Мессинг. Лучший закройщик делал – это точно. А таких раз-два, и обчелся.
– Давайте загибать пальцы.
– Что? – Женщина удивилась.
– Раз-два, и обчелся. Вот и начнем счет.
– Замирка.
– Что? – Теперь удивился Костенко. – Какая Замирка?
– Это фамилия закройщика в Москве. Замирка. Великолепно работает. Милютин и Гринберг в Ленинграде, Калнин в Риге и Тоом в Таллинне. Да, еще Куров хорошо шьет во Львове и Нимберт в Одессе.
– Вы говорили Чоткерашвили, что теперь так шьют только три мастера.
– Не помню я, что ему говорила.
– Ну, хорошо. А кто лучше всего шьет?
– Замирка, Гринберг и Милютин, – сразу же ответила женщина, и Костенко не мог скрыть улыбки.
«Все-таки женская логика совершенно разнится с нашей, – подумал он, – и с этим ничего не поделаешь. Сплошные импульсы и чувствования».
– Ну а Кешалаве кто из этих трех мог шить?
– Трудно сказать. Плечи вшиты по-американски, внутрь, а так теперь умеет только Замирка делать. Но Замирка больше любит букле, это фигуру утяжеляет, для худых это хорошо, торс кажется могучим. А цвет Замирка обычно предлагает нейтральный – серый, пепельный, коричневый. А у Кешалавы у этого синий костюм, гладкий, миллионерский.
– Почему миллионерский?
– Скромный. Очень скромный, но зато все линии отработаны, и шлицы – разрезы мы называем – замечательно сделаны, и пуговицы плоские, из ореха, а не пластмассовые. И главное – цвет. Синий цвет сейчас самый миллионерский. Наш автор рассказывал, как он в Нью-Йорке пошел на Уолл-стрит смотреть миллионеров. Ну вышли там из банка два мужика – все в переливных костюмах, ботинки на каучуке, подошва в ладонь, рубашки розовые, сели в красный автомобиль, и наш автор решил, что это и есть миллионеры, а ему спутник его, американец, показал на старикашку в синеньком костюме, который ждал такси. «Это, говорит, – настоящая акула бизнеса, а те пижоны – мелкие клерки».
Костенко посмеялся вместе с женщиной, – видимо, она очень любила эту историю о скромном миллионере и часто ее рассказывала, – а потом спросил:
– Любовь Трофимовна, а вот на мне какой костюм, можете определить?
– Венгерский. «Венэкс», пятьдесят второй размер, третий рост.
