На второй год учебы в колледже я переехал в общежитие. Я записался на курс, который вела сестра Мэри Ричард Бу, крутая тетка, выделявшаяся даже среди самых крутых монашек колледжа Святой Схоластики. На первом же занятии она велела нам раздобыть книгу «Преступление и наказание». У нас было пять дней, чтобы ее прочитать. Это было сложно уместить в мое расписание, где уже были другие занятия, работа по 30 часов в неделю в магазине NordiсTrack, поездки домой, чтобы помочь маме, и тренировки, достойные последнего сезона в лыжном спорте.
Я смотрел на одноклассников (процентов 70 из них были девчонки), смеявшихся по дороге на лекции. Не думаю, что многие из них зарабатывали на оплату обучения самостоятельно. У них, кажется, всегда было столько свободного времени! Я чувствовал себя белой вороной.
Ничуть не легче было и от визитов Дасти, когда он приходил ко мне из своего «Дома гравитации», весь пропахший марихуаной, с волосами до плеч, и стрелял глазами в сторону студенток. Стоило ему произнести: «Ну, чува-а-ак» – девушки краснели и потом спрашивали меня: «Что это у тебя за дружок, обдолбанный такой?» Дасти с женщинами всегда везло. Однажды он прилепил мне на дверь комнаты записку «Спасибо, что курите марихуану». Я ее не отлеплял, студентам-то было весело на все это смотреть, а вот родителям, навещающим своих детей, кажется, не очень.
Если бы тогда кто-нибудь спросил, чем меня Дасти так зацепил, я бы просто пожал плечами. Он был мой друг, вот и все. А теперь я начинаю понимать, что это было потому, что Дасти для меня олицетворял мир, в который меня постепенно втягивало. Я начал читать экзистенциальные книжки еще в старших классах школы и продолжил читать в колледже. У Сартра и Камю я нашел описание борьбы индивидуума, не вписывавшегося в окружающую среду. Герман Гессе писал о поиске святого в хаосе и боли. Экзистенциалисты не верили в познание жизни только посредством разума. Они знакомили меня с концепцией испытания отчуждением и отказом от оправдания чужих надежд ради жизни, полной уникального смысла.
Моя жизнь тогда совсем не выходила за рамки общепринятых приличий. А люди, с которыми я общался, создавали свои правила. Например, мой дядя, младший брат мамы, по прозвищу Коммунист, носил бейсболку с Малкольмом X, ходил на демонстрации в защиту бездомных, спал на пляже на Гавайях, работал одно время на Аляске и обычно носил с собой «Маленькую красную книжицу» Мао. Или вот ребята как Дасти, которые рассекали на мини-грузовиках тошнотворного цвета с наклейками типа «Эй, мужик, не ржи – внутри может быть твоя дочь…»
Самым оригинальным в этом кругу был чувак, которого в Миннесоте все знали как Хиппи Дэна, современный вариант Генри Дэвида Торо.
Дэну Проктору было сорок пять лет, когда мы познакомились в 1992 году. Мы работали в «Позитивной булочной на Третьей улице» – кооперативе Дэна, в котором он и сам работал. Он был под метр восемьдесят, сплошные ноги и руки. Дэн носил футболку «Велосипеды вместо бомб», наполовину прикрытую бородой, которая больше подошла бы какому-нибудь хасиду. Он двигался, будто танцевал на концерте группы Greatfull Dead. Волосы у него были заплетены в две косички по бокам. Он говорил быстро и обо всем на свете: о проблемах окружающей среды, о соке из пророщенной пшеницы, цельнозерновых крупах и осознанной жизни. Он говорил со скандинавским акцентом, а его смех был похож на крик кречета на закате дня.
Хиппи Дэн выпекал печенье «Гром», по сути – шоколадное печенье с овсяными хлопьями из цельнозерновой муки и арахисового масла с добавлением огромного количества сливочного масла. Это было лучшее печенье в мире. (Говорят, что на заднем дворе магазина сначала была пекарня, а потом ее убрали, потому что Дасти со своими дружками постоянно тырили у них печеньки.)
А еще Дэн был местной легендой среди бегунов. Говорят, что, когда он был моложе, то приезжал на местные забеги на велосипеде. Затем прямо в джинсах он легко «делал» всех бегунов в шортах. Даже Дасти, кажется, восхищался Хиппи Дэном. Дэн бегал уже двадцать лет. У него не было машины и телефона. И он в конце концов каким-то образом избавился даже от холодильника. Дэн постоянно разговаривал о солнечных батареях, натуральном хозяйстве и минимизации отходов. У него за целый год набирался один маленький пакетик мусора. Он рассуждал о нефти и человеческой глупости. То есть пытался вести экологически грамотный образ жизни задолго до того, как это стало модным. Некоторые называли его «Уно-пекарем».
Однажды Хиппи Дэн пригласил меня на пробежку. С нами бежали его золотистые лабрадоры Зут и Отис, и Дэн сказал, чтобы я примечал, как легко они бегут. Он постоянно твердил, чтобы я запоминал, как они реагируют на все, что их окружает.
– Простота, – говорил он, – простота и взаимосвязь с землей – это все, что нам нужно для счастья и свободы. А в качестве бонуса – то, что благодаря этому мы лучше бегаем.
Я тогда этого не знал, но это был именно тот урок, который много лет спустя я усвоил в потайном каньоне в Мексике.
Мне очень нужны были счастье и свобода, так же как парню, бегущему со мной, может, даже больше, учитывая, что на мне была и учеба, и работа, и ситуация дома. Я понимал мудрость подхода «Чем проще, тем лучше». Но дело в том, что у меня-то все как раз было непросто. Я всегда решал поставленные задачи за счет досконального изучения материала и фокусирования внимания. Так что когда начал тренироваться с Дасти к предстоящему «Вояджеру», я предложил ему для начала что-нибудь почитать о стратегии и технике тренировок.
– Может, – предложил я, – нам надо интервалы бегать? Или спринты с трусцой попеременно. Может надо шаги считать.
Я даже, кажется, упомянул о мониторах ритма и уровне выработки молочной кислоты. А Дасти сказал, что это все фигня. Сказал, что я слишком много думаю. Сказал, чтобы я бегал на гигантские расстояния, пока задняя часть не отвалится, и вот только тогда эта часть будет чего-то стоить. Он передразнил голос Рикера, выкрикнув: «Если хочешь выиграть, иди и тренируйся, а потом потренируйся еще!»
В итоге той весной мы бегали на дикие расстояния, по 2, 3, 4 часа по всему Дулуту. Дасти приходил, стучался в дверь моей комнаты в общаге, я отрывался от «Братьев Карамазовых», или «Войны и мира», или высших курсов физики, анатомии или психологии, и мы убегали. Мы бегали по тропам, настолько узким, что временами они просто сходили на нет. Мы бегали там, где бродили олени и рыскали койоты. Мы бегали по колено в снегу, через глубокие весенние ручьи, настолько холодные, что я ног не чуял после забегов. В какой-то момент между моими школьными пробежками до магазина Адольфа, когда я задыхался на бегу, и днем настоящим бег стал для меня не просто тренировкой. Он превратился в некий способ медитации, способ освобождения разума, обычно занятого учебой, размышлениями о будущем или волнениями о маме. Тело бежало само по себе, мне уже не нужно было его подгонять. Я больше не бегал туда-сюда по улице на окраине. И никакие подростки из школы не плевали мне в лицо. Я чувствовал, будто лечу. Дасти знал все тропы в местных лесах, и после той весны их узнал и я. Мы бегали абсолютно свободно, иногда болтали, иногда бежали молча, всегда в одном и том же порядке: Дасти впереди, я за ним. Я знал свое место и не возражал. И вообще все было здорово.
