Мы жили в небольшой квартире в доме с садом, принадлежавшей нашим друзьям. Более ста лет назад в этом здании над небольшой речкой была мельница. Рядом с домом был цветущий огород, за ним – живописное поле турнепса канареечно-желтого цвета. Узкие улочки были вымощены брусчаткой, по ночам в небе сияли яркие звезды. Дженни в течение нескольких дней занималась скалолазанием в Фонтенбло, а я бегал по сельским дорогам среди полей цветущего турнепса, пшеницы и лугов с некошеными травами. А после мы вместе бродили по Фонтенбло и парку «Песчаное море».
Самым «сложным» из наших бытовых приборов был небольшой блендер. Проснувшись с утра, мы готовили смузи, ели свежий цельнозерновой хлеб, который покупали в небольшой местной пекарне, потом бегали, занимались скалолазанием или гуляли, проверяли электронную почту, разговаривали о музыке и еде, о жизни и смерти, о любви. Мы засыпали под звук водопада, и прохладный ветер развевал занавески на окнах.
По утрам я бегал около шести миль по лесным тропам до небольшой деревушки неподалеку, в ней был магазин натуральных продуктов. Я готовил простые блюда, добавлял в них классические французские пряные травы. Мне понравилось, что французы ценят качественную пищу и простые бытовые вещи. Время в деревушке с домами, сложенными из неотесанного камня, казалось, остановилось. Мы словно окунулись в безвременье из нашего слишком сложного мира.
Чем ближе был старт забега, намеченный на 13 мая, тем больше я убеждался, что в мыслях у меня осталась только моя цель: бежать как можно быстрее в течение суток. Я хотел нащупать пределы возможностей своего тела, и сделать это не за счет гигантских расстояний. Я опять оказался в поиске того самого внутреннего баланса.
На автобусах, курсировавших по улицам маленького городка, красовалась реклама предстоящего забега. Команды прибывали в город, а вместе с ними – врачи, тренеры, мануальные терапевты. Хозяева баров и кафе на улочке, по которой пролегал маршрут забега, радостно приветствовали нас.
Я был членом мужской команды США. В ней были и опытные ветераны, и молодые талантливые бегуны. Нашими соперниками были команды Японии, Южной Кореи, Италии и еще двадцати стран Европы, Азии, Северной, Южной Америки, Австралии. Сильнейшей считалась команда Японии, хотя в этот раз лучшие японские бегуны готовились к забегу на 48 часов, который должен был стартовать через неделю, и поэтому не принимали участия в состязании. Но все равно японцы-«суточники» привлекали к себе всеобщее внимание.
В начале забега вперед вышел испанец, я в группе 228 остальных участников бежал за ним. Через пару миль испанца «съели», и в лидерах на каждом круге извилистого маршрута оказывался кто-то еще. Когда столько людей толпятся на дистанции, неизбежны недоразумения. Но в нашей международной толпе на этот раз все было спокойно. Поскольку я не разговариваю ни на каком языке, кроме английского, то, когда кого-то обгонял, предупреждал о своем приближении условным криком, которым пользуются лыжники: «Ап-ап!»
Я начал забег слишком быстро (скорость была чуть больше, чем шесть минут на милю). Через некоторое время я сбавил темп до привычных семи минут на милю.
Ли Дон Мун из Южной Кореи обогнал меня примерно на отметке марафона. Спустя еще несколько кругов меня обошел и японец Шинго Юн. Я спокойно пропустил их вперед. Я соревновался не с ними. Я соревновался с самим собой и с часами, отсчитывавшими время. Следующие шесть часов были предельно однообразными: бег, вода, еда. В первые восемь часов я не включал музыку, мне хотелось слышать все, что происходит вокруг. И еще я знал, что музыка потребуется позднее, когда монотонность бега станет невыносимой. Ожидание момента, когда можно включить музыку, было само по себе мотивирующим: так мотивируют снежные вершины гор вдалеке, превращаясь по дистанции в своеобразные вехи.
Исследования показывают, что музыка помогает человеку преодолевать болевые ощущения, переключая его внимание, например, на ритм. В одном из исследований утверждалось, что прослушивание музыки дает обезболивающий эффект, сравнимый с принятием таблетки тайленола.
Для того чтобы сохранить рассудок в ясности, сверхмарафонцу следует помнить о том, что обязательно будет финишная прямая. Но если эта мысль становится навязчивой, он обречен на провал. Я старался не думать, сколько еще часов остается пробежать. Я старался не думать о Шинго. Когда я иногда думал о маме, это помогало мне бежать. Мне хотелось ощутить чувство самозабвения, найти границы своего «я» и преодолеть их. Я хотел выложиться полностью, шагнуть за пределы своего тела и разума.
Шинго был по-прежнему на два круга впереди меня. Тени удлинились, на столиках уличных кафе эспрессо сменили бокалы вина и пива. Я продолжал придерживаться своего темпа. Болельщики по-прежнему кричали и поддерживали бегунов.
Постепенно я растворился в ритме своих движений. Осталась только жизнь. Всё и ничего одновременно. Великий Яннис Курос, которому принадлежит мировой рекорд в суточном забеге – он «намотал» 180 миль, – говорил об охватившем его ощущении: он словно наблюдал за собой на дистанции сверху, извне. У меня подобного ощущения раздвоения с собственным телом не было. Но я видел, как отец собирает дрова, как шепчет имя Бога, разминая землю пальцами. Я видел улыбающуюся маму, как она накладывает масло в мою тарелку с картофельным пюре. Я видел ярко-оранжевую морковь, помидоры, рядом с которыми побледнели бы пожарные машины. И столько гуакамоле, что у меня слюнки потекли. Я слышал, как Дэйв Терри откупоривает бутылку пива, видел, как он сидит на кухне, откинувшись на спинку стула, и говорит мне, что не всякая боль заслуживает внимания. Я видел Дасти, уговаривающего меня продолжать бег. Я видел флуоресцентно-бирюзовую рубаху Сильвино и идеальную технику бега Арнульфо и больше не удивлялся, как тараумара это удается, – я уже знал их секрет. Мы все знаем этот секрет. Мы можем жить так, как должны жить, – просто, радостно, на земле и вместе с землей. Мы можем жить в полную силу и быть при этом абсолютно счастливыми.
Я пробежал восемь часов и только потом включил музыку. И ясность сознания исчезла. Удастся ли мне пережить ее снова? Я включил iPod, но даже не заметил, что за песня играет. Я подкрепился на бегу вермишелевым супом, и хотя любил поесть, хотя хорошая еда приносила мне искреннее удовольствие, я не почувствовал вкуса. Никогда еще я так остро не ощущал собственное одиночество, как на удаленном участке маршрута, там, где не слышался шум болельщиков, а лишь плеск воды о речные камни, шум ветра, играющего в листьях деревьев, и щебет птиц, приветствовавших наступающий новый день.
Девять часов. Десять.
Прошлое определяет то, кем мы являемся. И мы неизбежно пытаемся планировать свое будущее. Иногда я представляю руки моей матери поверх моих рук. Иногда я представляю, как когда-нибудь замедлю свой бег или даже остановлюсь и отдохну.
Четырнадцать часов. Пятнадцать. Шестнадцать. Семнадцать часов.
Весь последующий после чемпионата месяц мне предстояло участвовать в конференциях, выступать, принимать благодарности. В июне мы с Дженни едем в штат Нью-Мексико пропалывать грядки на ферме Кайла Скаггса, затем отправляемся в Боулдер. Вскоре после этого на горизонте вновь появится Дасти, и мы опять будем готовить и есть вместе, бегать вместе и возродим нашу дружбу. В сентябре я поеду в Кувейт, чтобы поддержать американских солдат, буду бегать с ними, рассказывать им о беге и слушать их истории о войне. Но на данной извилистой дистанции во Франции будущее не имело никакого значения. Прошлого тоже не существовало. Было только настоящее. И этого было достаточно. Более чем достаточно. Это все, что было. Я бежал. И бежал, и бежал.
