– Не в том дело, – объясняет Картер. – Просто я хочу быть уверен, что ты не пожалеешь, что так и не испытаешь естественного деторождения. Я слышал, некоторые женщины, делавшие кесарево, по-настоящему впадали в депрессию оттого, что им не привелось познать счастья исторгнуть из себя ребенка.
– Прости, это о каких женщинах ты говоришь? Ты что, недавно на экскурсию в психушку съездил? Какая женщина, будучи в здравом уме, пожалеет, что ее влагалище не превратилось в зияющую, кровавую, залитую всем, что есть жидкого в теле, рану, из которой ребеночек выкарабкивается наружу? Порой его разрывают настолько, что и влагалище, и задний проход становятся одним большим отвратительным провалом.
– Забудь, что я вообще что-то говорил. Просто я хочу, чтобы ты была счастлива, – дипломатично заявляет Картер.
– Некоторые женщины в родильном отделении кучу под себя наваливают, когда тужатся, выталкивая ребенка из себя. Ты всамделе думаешь, что именно это тебе хочется испытать? – спрашиваю я. – Я слышала, что сестры стараются все по-быстрому прибрать, прежде чем кто-то заметит, но ты заметишь. Уж поверь мне. Как можно НЕ заметить, что в операционной вдруг завоняло фекалиями?
– Кончай, прошу тебя, прекрати, – молит Картер.
– Меня мое решение радует. И ты должен радоваться, что, когда через шесть недель будешь дрючить меня, тебе не покажется, будто ты палкой в пещере машешь или макаешь свой пипирчик в Большой Каньон.
– Лады, я усек, – говорит Картер, выбирая место на больничной стоянке.
– Или карандашиком в камин тыкаешь… соломинку в амбарные ворота суешь, – не унимаюсь я.
– С чегой-то я вот сейчас возбуждаюсь? – вопрошает Картер, ставит машину на свободное место, и мы выходим из нее.
– Ты не в утробное ли порно играть вздумал? Ты ж не собираешься заставить меня, играя, взять да и покакать на тебя? Ты мне сейчас скажи, чтоб я смогла тебе это колечко назад отдать.
Картер машет на меня рукой, и мы идем к лифту, поднимаемся в родильное отделение. Только от меня не отмахнешься. О нет, от меня не отмахнешься!
– Порно в утробе… бе-бе… боп-тили-доп, йе-йе! – распеваю я, заходя к сестрам в предбанник и вручая им направление и прочие бумаги.
Сестра бросает на меня недоуменный взгляд, а потому я чувствую, что просто должна разъяснить ей, чем вызван выбор такой песни. И я говорю:
– Мой жених хочет, чтоб я на него покакала. Боп-тили-доп, йе-йе!
– От, Иисусе, извините. Даже не знаю, что это в нее с утра вселилось, – объясняет жених, сурово поглядывая на меня.
– Это еще цветочки, – смеется сестра. – Просто нервы. Поверьте, я и кое-что похуже слышала от других женщин при поступлении.
Какие нервы? Я не нервничаю. Я уже делала это раньше. Делов‑то.
– Мы вас поместим в операционную, поставим капельницу и попросим заполнить бланк регистрации. Придет доктор и поговорит с вами. И анестезиолог тоже. Я забегу попозже, дам вам лекарства выпить. Малюсенькая такая мензурочка жидкости, которая поможет вам, если вдруг во время операции тошнота появится. После этого – вперед! – деловито перечисляет сестра.
Что же я, едрена-мать, наделала? Поворачивай назад, ЖИВО!
– Я передумала. Может, я и впрямь хочу черную дыру на месте влагалища. Что в этом плохого? Больше не понадобится носить с собой сумочку. Смогу просто все к себе в шахну засовывать. «Ах, тебе ручка нужна? Погоди, у себя во влагалище посмотрю. Что говоришь? Есть ли у меня фонарик? Дай-ка я во влаг руку суну и выясню», – бормочу я Картеру. – Пойдем домой. Мы можем дома роды устроить, прямо в ванне. Может, оно и тесновато, но, могу спорить, мы оба в ней уместимся.
– Можно нам немножко морфия вколоть? – спрашиваю я сестру.
Та только хмыкает, провожает нас в операционную, тут же усаживается за компьютер и принимается деловито клацать по клавишам, а Картер, положив мне ладони на плечи, усаживает меня на кровать.
– Все получится прекрасно. Дыши глубже, – говорит он мне.
– Мне сейчас распластают живот и вытащат оттуда человеческое существо, Картер, – нюню я.
– Знаю, малышка. Я тоже нервничаю. Но ты же уже делала это и знаешь, чего ожидать. Ты знаешь, что тебе предстоит почувствовать, ты знаешь, сколько времени это займет, и ты знаешь, что в конце этого получится… мы наконец-то сможем увидеть наше дитя, – говорит он с улыбкой, наклоняется и целует меня в лоб. – По крайности, сможем выяснить, Кармела у нас или Тони.
– От уж чего не думаю. Мы уже обсуждали это с тобой, и мы НЕ назовем этого ребенка именами каких-то жополизов из «Клана Сопрано». Сейчас же выбрось эту мысль из головы, – велю ему я.
– Какая же ты губительница мечты! Тебе это известно? – недовольно вздыхает он.
* * *
– Только помните, Картер, – предупреждает врач, – когда ребенка извлекут, мы вас позовем подойти сюда, к концу операционного стола – снимайте, любуйтесь на свою кроху, смотрите, как ее чистят, измеряют и взвешивают. Но не забудьте: что бы вы ни делали, не смотрите на Клэр.
– О чем это он, черти его съешь? – шепчет мне в ухо Картер.
Я лежу на операционном столе, раскинув руки в стороны буквой «Т», и накрепко к нему припечатана. Громадная голубая занавеска, закрепленная на двух стойках для капельниц, стоящих по обе стороны стола, стратегически повешена так, что я ничего не вижу дальше своих сисей. Когда мне делали кесарево с Гэвином, я еще гадала, в чем великий смысл водружения этой самой занавеси. Может, мне хотелось поглядеть, что там творится, внизу, и убедиться, что врачи не напортачат. Потом, несколько месяцев спустя, я увидела по медицинскому телеканалу, как делают кесарево, и едва удержалась от рвоты. Совсем НЕ ТА КАРТИНКА, которую хоть когда-то захочется увидеть с собой в главной роли, помяните мои слова.
– Совершенно уверена, им просто не хочется, чтоб ты разглядывал меня со свисающими повсюду кишками и натерпелся страху, – говорю ему я.
– О'кей, Клэр, – говорит мне доктор, – сейчас вы вдоволь насладитесь ощущением, будто из вас вынимают душу, пока мы будем извлекать ребенка.
Эту часть операции я точно с прошлого раза помню. Не очень больно, но всамделе охренеть как жутко. Будто кто-то обеими руками ухватил тебя за кожу живота и рывками дергает ее повсюду. А болезненней всего то, что я знаю: куда-то туда, в нутро моего живота по плечи залез доктор.
Картер сидит на табуретке прямо возле моей головы, сразу за анестезиологом и то и дело смахивает с моих глаз случайно выбившиеся из-под больничной шапочки легкие прядки волос. Он неустанно спрашивает, как у меня дела, и каждые несколько секунд целует в лобик, говоря при этом, как он меня любит и как гордится мной. Он такой сильный, и это еще раз напоминает, как же мне повезло, что в моей жизни есть такой потрясающий мужчина.
– О'кей, Картер, готовьте фотоаппарат, – говорит доктор. – По моей команде можете встать и навести аппарат поверх занавески, чтобы сделать снимок.
