От долгих безрезультатных размышлений Тимофей Кузьмич почувствовал усталость. Раздражённый, он вышел из машины и побрёл вдоль дороги. Обочина и здесь крутым, глубоким, поросшим кустами и редкими деревьями обрывом упиралась в наезженный просёлок, ведущий к раскинувшемуся на берегу реки башкирскому аулу. Увидев селение, Репнин остановился. «А не скатился ли Кнут с этого обрыва в руки кому-нибудь из проезжавших в то время башкир?» Это предположение показалось настолько близким к истине, что он чуть ли не бегом вернулся в свой «Москвич».
Спуск с трассы на просёлок оказался в трёх километрах от поворота на Сосновку. Увлечённый своей догадкой, Тимофей Кузьмич гнал машину, не замечая ухабов, не обращая внимания на грязь, разлетавшуюся во все стороны и крупными шлепками падавшую даже на лобовое стекло. Добравшись до первых домов, он сбавил скорость и стал присматриваться, не появится ли на улице кто-нибудь из жителей аула. Неожиданно прямо перед «Москвичом» вырос мальчик лет десяти-двенадцати. Откуда он взялся – Репнин не понял, да и не до того ему сейчас было. Главное, он увидел человека, с которым можно поговорить: мальчишки – народ всезнающий. Тимофей Кузьмич остановил машину и вышел.
– Иди-ка сюда, мальчик. Разговор есть серьёзный.
Мальчуган смело подошёл к Репнину и протянул руку:
– Здравствуйте. Я Айрат… А вас как зовут? – чистый русский язык обрадовал Тимофея Кузьмича.
– Здравствуй, Айрат. Рад с тобой познакомиться, – улыбнулся Репнин, пожимая узкую холодную ладонь нового знакомого. – Меня зовут Тимофеем Кузьмичом. Я очень спешу, Айрат, и у меня к тебе один только вопрос: в вашем селе нет случайно русского мужчины, которого недавно сбила во-он на той большой дороге машина?
Мальчик посмотрел сначала в сторону, куда показывал Репнин, потом перевёл взгляд на него самого и, немного помолчав, важно ответил:
– У бабушки Фатиньи вроде бы жил такой человек, но где он сейчас, я не знаю. Айда, я вас провожу к ней, сами и спросите. Легковушку свою здесь оставьте, а то застрянет – намучаетесь.
Репнин едва поспевал за мальчишкой, ловко прыгающим через лужи, не успевшие высохнуть после дождя. Айрат всё время о чём-то говорил, то и дело останавливался, поджидая Тимофея Кузьмича, вынужденного обходить каждую лужу, чтобы не промочить ноги в лёгких ботинках, подсмеивался над ним, потом снова быстро шёл вперёд. Остановились перед большим домом, обшитым в «ёлочку» аккуратными, выкрашенными тёмно-зелёной краской дощечками. Окна обрамляли резные наличники, а на массивных двустворчатых воротах красовались деревянные накладки в виде ромашек.
– Я сейчас, Тимофей Кузьмич! – Айрат юркнул в малые, предназначенные для пеших людей ворота.
Через несколько минут к Репнину вышла пожилая башкирка. Её смуглое, морщинистое лицо было приветливым, но узкие тёмные глаза смотрели на незнакомца настороженно. Не отводя пристального взгляда, она тихо спросила:
– Зачем тебе тот человек искать? Она сильно убился, ему злые люди сделали плохо. Айратка глупый, привёл тебя напрасно. Тот человек нету больше…
– Как нет? – сорвалось у Репнина. – Он умер? Расскажите всё, что знаете о нём. Я не злой человек, я его товарищ… епташ. – Тимофей Кузьмич вспомнил подходящее башкирское слово. – Он пропал, а я ищу. Мне надо его найти. Он мой друг! Понимаете, бабушка?
– Фатинья всё понимает, – не сводя умных глаз с Репнина, ответила женщина. – Я понимает теперь, что ты не злой человек. Теперь скажу тебе, что епташ твоя не умирал. Мы его с кызы
[66]
Аклимка лечил, потом Сабир в своя дом забрал. Иди туда. Айратка уведёт, она знай где…
– Спасибо вам, бабушка Фатинья, – поблагодарил женщину Репнин. – Спасибо, храни вас Бог!
Сын Фатиньи Сабир жил рядом, через два дома. Не прошло и пятнадцати минут, как Репнин изумлённо рассматривал Кнута, которого башкир назвал новым именем – Евгик Шкура. Перед следователем на кровати лежал старый знакомый, вор-рецидивист, оба дела которого Тимофей Кузьмич вёл когда-то. «Кто это дал ему новое погоняло? Евгик Шкура, надо же! Не какой-то там Кнут», – усмехнулся про себя Репнин.
– Вот так встреча! – по-стариковски всплеснул он руками. – Привет, Евгик Шкура! Правду, видимо говорят, что Бог любит троицу. Третий раз мы с тобой лоб в лоб. Не ожидал, честное слово, не ожидал…
Кнут съёжился, напрягся. Внутренне он давно был готов к встрече со следователем, но чтобы им снова оказался Репей – такого Кнут предположить не мог. Был же слух, будто он ушёл на пенсию… Выходит, фуфло толкали
[67]
? Или…
– Здоро́во, Тимофей Кузьмич. – У Кнута не повернулся язык в глаза назвать бывшего следователя Репьём. – Встреча нежданная, факт. Сейчас соберусь, посиди малость.
– Да ты не торопись, Евгик, – дружеским тоном остановил Тимофей Кузьмич засуетившегося Кнута. – Не затем я тебя искал, о чём ты подумал. Всему своё время. Так что не торопись. Давай-ка мы с тобой перво-наперво побалясничаем по душам, а там видно будет, как дальше нам действовать.
Кнут оторопел. «Темнит чего-то Репей… А куда денешься? Никуда! Ну, как будет, так и будет…»
– Ты ходить-то можешь? – спросил Репнин.
– Всё пучком, могу! Я и бегать могу. – Кнут встал с кровати, подтянув старые, явно не по росту штаны и первый раз улыбнулся. – Не успеешь глазом моргнуть – подорвусь
[68]
сейчас, Кузьмич, и уж больше мы с тобой никогда не словимся.
– Ну, это мы ещё посмотрим, – в тон ему ответил Репнин. – А пока давай выйдем во двор, там хоть покурить можно. Спокойно и поговорим.
Вышли. От ядрёной летней свежести у Кнута закружилась голова. Он покачнулся на ослабевших от длительного лежания ногах. Репнин поддержал его, и они поспешно опустились на край лежащей рядом с крыльцом большой водопойной колоды для скотины.
– Ну давай, Евгик, рассказывай всё по порядку и без утайки. – Репнин достал сигарету и с видимым удовольствием закурил. – Курить будешь?
– Буду… О чём тебе рассказать-то, Кузьмич? Фаршманулся я по полной, сам видишь. Теперь третьей ходки
[69]
не миновать. – Кнут с досадой бросил начатую сигарету и затоптал. – Не могу въехать, как ты выластил
[70]
меня? Я ведь сразу понял, что к матушке моей мусор
[71]
привалил. А-а, может, это и к лучшему… Надоело всё! Не поверишь, Репей, надоело! – машинально слетело у него с языка прозвище Репнина. – Последний раз забашлять хотел и на этом завязать, а видишь, как оно вышло…
– Что и говорить, Евгик, вышло погано. Пальчики свои, понимаешь, ты оставил на иконах староверческих.
