– Вот теперь я тебя узнаю, старина! Это по-нашему.
– Компанию не составишь? А то бы Лору за бока – да и вчетвером на обочину.
– Здесь я тебе не попутчик, старик. Заманчиво, романтично, от души рад за вас, но такой экстрим не по мне. Я же с вами, хиппарями, и раньше-то не тусовался, а уж Лора тем более. Ведь мы с тобой просто школьные, нет, детсадовские друзья, Паша. Закады-ы-ычные! Так или нет?
– Так оно, Серж, так. Хотя ты и ходил у нас во флавовых
[34]
, но всё-таки подумай, порция адреналина не помешает. Особенно в нашем возрасте… Слушай, а чего мы стоим? Садись, я сейчас кофеёк изготовлю. В кои-то веки свиделись – и не посидеть, не поболтать? Так не бывает у друзей! Особенно закадычных.
Павел Николаевич скрылся на кухне. Шведов поудобнее уселся в продавленное, но облагороженное чистенькой шерстяной накидкой кресло, задумался. Встречи со старыми добрыми друзьями всегда погружали его в омут воспоминаний, а вместе с ними невольно наводили на разные мысли, в том числе и не совсем приятные.
Неторопливым взглядом Сергей Михайлович обвёл, казалось, до последней мелочи знакомую ему комнату. Всё та же полированная «стенка» – предел мечтаний каждой «совковой» семьи четверть века назад. Телевизор на тумбочке, диван и два кресла, одно из которых приняло его могучую стать. Журнальный стол с ноутбуком… Ну, его уже видел. Так, а это что-то новенькое. Прямо перед ним на стене были со вкусом разбросаны в изящных, тонкой работы рамочках добротные фотографии на тканевой основе – Гребенщикова, Цоя, Шевчука, Кинчева…
Не поленившись, Шведов встал из уютного кресла и вплотную подошёл к столь необычной портретной галерее. Всматриваясь в эти давно знакомые лица, ясно сознавая сущность объединяющего их начала, он с очевидностью понимал и то, почему эти фотографии занимают почти всю «красную» стену в квартире его друга – бывшего хиппи и фана
[35]
рока.
– Ага! С тобой мне всё ясно. – Павел Николаевич, бесцеремонно сдвинув ноутбук, поставил на журнальный стол поднос с ароматно парящей туркой, двумя симпатичными чашечками на блюдцах и тарелкой бутербродов с сыром. – Серж, давай подгребай, кофе ждать не любит… Вот бутерброд бери, не с икрой, конечно, но вполне съедобный.
Шведов с удовольствием сделал глоток горячего кофе и, прихватив бутерброд, вернулся к фотографиям. Павел Николаевич, повторив манипуляции друга, встал рядом.
– Как-то пришла мысль развернуть наше прошлое на видном месте. В альбом когда ещё заглянешь, да и по отдельности эти фотографии совсем не то…
– А ну-ка, колись, старик: откуда у тебя эта картинка? – Шведов поднёс руку с остатком бутерброда к их коллективному снимку середины восьмидесятых или чуть позже. – У меня такой нет…
– Разве? Так я тебе сделаю!
– Ловлю на слове… – Шведов одной рукой крепко обнял друга за плечи. – А скажи мне, где сейчас обитает Костя Гром? Он ведь тоже хипповал с вами. Или нет?
– Ну как же! Это был наш пипл
[36]
, рокер до мозга костей. Ты забыл, что ли? Вот же он стоит, с гитарой. – Павел Николаевич осторожно прикоснулся ногтем указательного пальца к изображению волосатой, экстравагантно одетой и широко улыбающейся личности с гитарой на плече. – Это и есть Костя Громов. Сейчас он отец Константин, в Пригожинском районе служит, на Сосновском приходе.
– Да? А я и не знал. – Шведов достал из кармана пиджака очки, чтобы лучше рассмотреть застывшее мгновение безвозвратно улетевшей молодости. – Интересно встретиться бы, поговорить. Чудно́ как-то: хиппи – и поп! Да ещё рокер вдобавок.
– Ничего странного, Серж. У каждого человека свой путь к Богу, если человек этот путь находит, конечно.
– Пожалуй, ты прав…
Шведов молча вернулся в облюбованное кресло, только придвинул его поближе к столу, закурил. Павел Николаевич разместился напротив, избрав в качестве седалища старый пуфик, служивший ему за работой на компьютере вместо стула. Остававшийся в турке кофе остывал, забытые бутерброды подсыхали.
– Считай, уже больше двадцати лет, как развалили Советский Союз, а ведь ничего не меняется, – продолжил прерванный разговор Кузнецов. – Хоть ты наизнанку вывернись! Как держали нас в совке за быдло, так и по сей день держат. Свобода слова? Демократия? Плюрализм мнений? Да туфта всё это, чистейшая профанация. На молодёжь – ноль внимания. Пей, колись, развратничай и… убивай. Ведь что только одно телевидение творит! Это же кошмар, преступление в чистом виде… А правительство молчит! А депутаты молчат! Какие-то партии снова появились – и они молчат! Слава Богу, что ещё среди священников находятся люди, пытающиеся на равных говорить с молодёжью. Хотя бы уж они помогали выбираться ребятишкам из трясины, куда их упорно загоняют наши «благодетели». Пусть не всем, частичке какой-то, но и то хорошо. Как нам, хиппанам, в своё время помогали верующие. Не забыл?
– Согласен, нам помогали. А мы кому помогли? Что мы доброго сделали? И вообще, старик, ради чего мы с тобой лезли на рожон в молодости? Протест ради протеста? Или… – Шведов снова поднялся с кресла и настежь открыл балконную дверь. – Накурил я у тебя, пусть проветривается до Вериного прихода.
– Проветрится, она ещё не скоро с работы вернётся. Ты сядь, сядь. Давай ещё по кофе, я мигом сварганю. И больно-то не тормошись, зачем зря нервы напрягать? А может, дринкнем
[37]
по маленькой? У меня есть хорошее питьё, рукодельное. Я сейчас…
Не дожидаясь согласия и не сомневаясь во вкусах друга, Кузнецов проворно пополнил скудную сервировку стола запотевшей после холодильника бутылкой и толстостенными гранёными стограммовиками, чудом сохранившимися у него с незапамятных времён. Выпили не чокаясь. Холодный крепкий настой приятно обжёг пищевод, оставив во рту мягкий привкус разнотравья.
– Вы раньше вроде бы вермут да портвейн обожали, – подколол друга Шведов, напоминая ему хипповское прошлое, при этом с аппетитом жуя бутерброд.
– А-а, что под руку подвернётся – вермут ли, портвейн… На безрыбье и рак рыба. Но это тогда. Сейчас вино в магазине покупать опасно – загнёшься и даже не узнаешь от чего. Поэтому я давно рукодельничаю. Мне много не надо, а так, для случая всегда имеется и с гарантией качества. Ещё?..
– Нет, старик, ты же знаешь – я перебор не люблю. Давай лучше кофе повторим.
На кухню пошли вместе. Не хотелось прерывать задевший за живое разговор. Пока Павел Николаевич возился с туркой, Шведов курил в открытую форточку и продолжал рассуждать:
– …Вот ты сам говоришь, старик, что ничего вокруг не меняется. В лучшую сторону, конечно. Обидно, если задуматься. Меня в восьмидесятых чуть в психушку не упекли за мою писанину, на тебя как на придурка волосатого смотрели. А ведь мы протестовали, пусть каждый по-своему, и всё-таки протестовали… ради торжества справедливости. Патетика, но это так! Лезли на рожон, не задумываясь о последствиях. Дуроломы! Донкихоты! Выходит, за что мы с тобой боролись, на то и напоролись? – Шведов глубоко затянулся и выпустил в форточку облако серо-сизого дыма.
