А Мередит тем временем отошла от Изабель.
– По-моему, мы только возбуждаем в ней вражду, – прошептала она, поднеся губы вплотную к уху Бонни. – Ты хорошо рассмотрела ее ауру?
Бонни кивнула.
– Тогда нам, пожалуй, пора уходить отсюда.
Бонни снова кивнула.
– Ты пыталась дозвониться до Мэтта и Елены? – Мередит смотрела на ее мобильник.
Бонни отрицательно покачала головой и повернула мобильник так, чтобы Мередит смогла увидеть слова, которые она ввела в поисковик. Мередит уставилась на них, после чего подняла свои темные глаза на Бонни с видом мрачного узнавания.
Салемские ведьмы.
21
– Звучит жутко, но очень похоже на правду, – сказала Мередит. Они были в гостиной в доме Изабель и ждали доктора Альперт. Мередит сидела за красивым столом из какого-то черного дерева с золотым узором и работала за компьютером. – Девочки из Салема – естественно, «ведьмы» – обвиняли людей в том, что те делают им больно. Они говорили, что кто-то щиплет их и «колет иголками».
– Точь-в-точь как Изабель, – кивнула Бонни.
– Еще у них были судороги, и их тела «принимали немыслимые позы».
– Тогда, в комнате Стефана, у Кэролайн явно были судороги, – сказала Бонни. – А потом она ползала, как ящерица. Если это не называется «принимать немыслимые позы», то я уж и не знаю… Дай-ка я сейчас попробую.
Она опустилась на пол и попыталась растопырить локти и колени, как это делала Кэролайн. Ничего не вышло.
– Видишь?
– О господи! – Джим, стоящий в дверях, едва не выронил из рук поднос с едой. В воздухе разнесся резкий запах супа мисо, и Бонни не поняла, то ли от этого запаха почувствовала голод, то ли ей так плохо, что она уже никогда не проголодается.
– Все в порядке, – сказала она, торопливо поднимаясь с пола. – Я просто… хотела кое-что проверить.
Мередит тоже поднялась.
– Это для Изабель?
– Нет, для Обаа-сан… В смысле, для бабушки Иза-тян. Бабушки Сэйту…
– Я уже говорила, называй их так, как тебе удобнее. Обаа-сан, как и Иза-тян, звучит вполне нормально, – голос Мередит звучал мягко и уверенно одновременно.
Джиму явно чуть-чуть полегчало.
– Я пробовал покормить Иза-тян, но она бросает подносы в стенку. Она говорит, что не может есть. Что-то ее душит.
Мередит бросила на Бонни многозначительный взгляд и снова повернулась к Джиму:
– Может, я его отнесу? Ты сегодня и так набегался. Куда нести?
– На второй этаж, вторая дверь налево. Если… если она скажет что-нибудь странное, ты не обращай внимания.
– Не буду. А ты побудь здесь с Бонни.
– Ну уж нет, – быстро сказала Бонни. – Я пойду с тобой. – Она сама не понимала, о чьей безопасности беспокоится – своей или Мередит, но в любом случае не собиралась отходить от нее ни на шаг.
Поднявшись наверх, Мередит локтем аккуратно включила свет в коридоре. За второй дверью налево оказалась комната со старой леди, похожей на куклу. Она лежала на середине матраса-футона в самом центре комнаты. Когда они вошли, она села и улыбнулась. От улыбки ее морщинистое лицо стало похожим на лицо счастливого ребенка.
– Мегуми-тян, Бенико-тян, вы пришли меня навестить! – воскликнула она и поклонилась, не вставая.
– Да, – осторожно сказала Мередит. Она поставила поднос рядом со старушкой. – Мы пришли навестить тебя… миссис Сэйту.
– Не шути так. Почему ты не называешь меня Инари-тян? Ты за что-то сердишься на меня?
– Ох уж эти «тяны». Я думала, что «Тян» – это китайское имя. Но Изабель же японка? – прошептала Бонни за спиной Мередит.
Но женщина, похожая на куклу, несмотря на свою старость, глухой все-таки не была. Она прыснула и по-детски прикрыла рот обеими руками.
– Ой, не смешите меня перед едой. Итадакимасу! – Она взяла в руки миску с супом и начала отхлебывать.
– Я думаю, что «тян» – это слог, который прибавляют к имени того, с кем ты дружишь, – как Джимми называет Изабель «Иза-тян», – громко сказала Мередит. – А «Йита-да-кимасу» – слово, которое произносят, когда начинают есть. А больше я не знаю ничего.
Краешком сознания Бонни уловила, что имена «подружек» бабушки Сайту по случайному совпадению начинаются с «М» и «Б». Но вообще она была занята расчетами – пыталась понять, как расположена эта комната по отношению к комнатам первого этажа – особенно к комнате Изабель.
Прямо над ней.
Маленькая старушка перестала есть и принялась пытливо рассматривать их.
– Нет-нет, вы не Бенико-тян и Мегуми-тян. Я поняла. Но они иногда приходят ко мне в гости. Иногда заходит мой дорогой Набухиро. Другие тоже заходят, но они делают нехорошие вещи, но меня воспитывали при храме – и я знаю, как от них избавиться. – По невинному старческому лицу скользнула тень удовлетворенного понимания. – Коре ни ва кицунэ га карандэ исоу да не, – добавила она.
– Простите, миссис Сэйту, что вы сказали? – спросила Мередит.
– Я сказала, что тут явно не обошлось без кицунэ.
– Ки-тсу-не? – переспросила Мередит.
– Без лисы, глупая девочка, – бодро ответила старушка. – Разве ты не знаешь, что они могут превращаться в кого угодно. Даже в людей. Лиса может превратиться в тебя, и тогда родная мать не отличит ее от тебя – настоящей.
– То есть… лиса-оборотень? – сказала Мередит, но бабушка Сэйту уже стала качаться взад-вперед, глядя на стену за спиной у Бонни. – В детстве мы играли в игру, – говорила она. – Все становятся в круг, а один человек встает в центре с завязанными глазами. Потом мы пели песню: «Уширо но шоунен даре? Кто у тебя за спиной?» Я и своих детей научила играть в эту игру и даже сочинила маленькую песенку по-английски.
И она запела голосом, который мог принадлежать или очень старой, или очень молодой женщине, и все время, что пела, не сводила глаз с Бонни:
Лиса и черепаха бежали, кто быстрее.
Кого из них увидишь ты скорее?
Кто-то станет обед варить
Для того, кто сможет победить.
Кто будет первым, кто – отстанет?
Кто за твоей спиною встанет?
Кто суп из черепахи стал варить?
И кто готов тебя схватить?
Бонни почувствовала у себя на шее горячее дыхание. Тихо ахнув, она обернулась всем телом – и заорала. Заорала.
Там была Изабель. Кровь с нее капала на циновки, устилавшие пол. Каким-то чудом она ухитрилась проскользнуть мимо Джима и пробраться в полутемную комнату наверху так, что никто ее не увидел и не услышал. И вот она стояла здесь, похожая на какую-то изуродованную королеву пирсинга – или воплощенный кошмар всякого, кто делал пирсинг себе. На ней были только очень короткие трусики – и больше ничего, если не считать пятен крови и множества каких-то колец, штифтов и игл, вдетых в дырки, которыми она истыкала собственное тело. Она сделала себе пирсинг во всех местах, где в принципе можно делать пирсинг, и еще в нескольких, совершенно неожиданных. Каждое отверстие было неровным, каждое кровоточило.
