– А потом расскажешь, в чем тут дело? Заинтересовала ведь.
– Обязательно.
Итак, Катина гипотеза состояла в том, что племена, пришедшие к оседлому образу жизни от изобилия, после его исчезновения переходили к земледелию вовсе не оттого, что оно имело какие-то преимущества перед охотой и собирательством. Как раз наоборот – одни сплошные недостатки!
– Постой, – не понял я, – ты хочешь сказать, что бушмен-охотник – они, кажется, где-то еще сохранились в двадцать первом веке – живет лучше американского фермера?
– Разумеется, нет, но это же примеры из разных обществ, а сравнивать надо в пределах одного. И тогда да – этот охотник живет лучше, сытнее и дольше, чем его сосед, крестьянин из Руанды. У него более сбалансированное питание, нет специфического искривления позвоночника от постоянной работы в одной и той же согнутой позе. Больше свободного времени, наконец! И от неурожая ему пострадать гораздо труднее, ведь в его рационе десяток растительных культур, а не одна, как у крестьянина. Да плюс еще дичь. У всех сразу неурожаев не бывает, это нужно какое-то сильное природное бедствие. И что, люди добровольно и с песнями шли на такую каторгу? Да фигушки! Их заставили! Там, где вожди за время оседлости смогли набрать достаточную силу. Вот им переход к земледелию как раз ничем особым не грозил, а возвращение к кочевничеству могло принести не только чисто физические неудобства, но и уменьшение концентрации власти. Сильными и знающими себе цену охотниками управлять труднее, чем привязанными к хижине и барахлу домоседами. И значит, там, где к моменту попадания в райский уголок племя имело сравнительно сильную власть вождей, после быстрого истощения ресурсов оседлого собирательства оно переходило к земледелию. А где сильной власти не было – снова начинало кочевать. Причем с этой точки зрения легко объясняются метания аборигенов Северной Америки и Австралии. Какой-то достаточно сильный вождь мог на короткое время заставить племя горбатиться на месте, но обязательно находился охотник, который в конце концов проламывал вождю череп томагавком или бумерангом, после чего снова начинался кочевой период. Но продолжался он недолго, ибо новый вождь отлично помнил, как хорошо жить элите, когда все племя никуда не бежит, а спокойно ковыряется в земле на одном месте. В силу чего с этим охотником быстро происходил какой-нибудь несчастный случай. Вот они так и шатались от добычи пропитания к его производству и обратно.
Рассуждения Кати показались мне достаточно убедительными. Действительно, в двадцать первом веке элита руководствуется исключительно своими интересами, даже если они находятся в прямом противоречии с народными. За примером далеко ходить не надо – взять те же новогодние праздники. Сколько уже твердят, что длинные каникулы нужны не зимой, а в мае, когда пора после зимы заняться дачей! Однако нет, наша правящая элита до ковыряния в земле не снисходит, но зато привыкла зимой отдыхать во всяких Курощавелях. И поэтому, несмотря на все вроде бы разумные аргументы, каникулы остаются и будут оставаться именно в январе, когда большинству народа абсолютно нечем заняться, кроме злоупотребления водкой. Так почему элита за сорок тысяч лет до того должна быть какой-то другой? Как раз правдоподобнее, что с момента своего возникновения она всегда была одинаковой.
Однако что-то в рассуждениях Кати меня зацепило, и я быстро понял, что именно, после чего уточнил у любимой:
– Насколько я в курсе, заселение Австралии происходит именно сейчас, где-то в минус сороковом тысячелетии. А ты не читала, как оно осуществляется? В Австралию сейчас что, можно попасть посуху?
– Нет, она в эти времена соединена только с Новой Гвинеей, а от Евразии ее отделяют несколько проливов между островами. Причем довольно широких, километров по пятьдесят, а то и восемьдесят.
Вот оно, дошло до меня. Те самые люди, которые здесь, на месте будущей Греции, а если считать материковую часть, то Турции, истребляют неандертальцев, в тысячах километров на юго-восток уже приступили к заселению Австралии. Их не остановили проливы шириной в десятки километров. Так почему мы решили, что пролив, отделяющий Родос от материка, покажется им хоть сколько-нибудь серьезным препятствием? Он же всего пять километров в самом узком месте и тридцать – в самом широком.
Отступление четвертое
Практически во время описываемых событий
Угым был горд. Кажется, ему удалось придумать новое слово, которое теперь говорит все племя. А со временем, наверное, его примеру последуют и все остальные племена, кочующие около моря.
Ведь слова – это нечто вечное, почти как солнце днем и звезды ночью. Или смена тепла и холода каждый год. В отличие от людей и зверей, которые сначала рождаются, а потом умирают, слова были всегда. И, наверное, будут тоже всегда.
Человек может придумать, как связать два бревна, чтобы они не переворачивались на воде. Он может сообразить, какую форму лучше придать куску камня, если тот будет использоваться для рытья кореньев, а какую – если нужен наконечник для копья. Но слова он не придумывает, а в детстве узнает от матери, которая когда-то давно узнала их от своей, и так далее в глубь времен. Раньше Угыму казалось, что слова существуют сами по себе, независимо от человека. Но недавно в жизнь племени вошли эти необычные ану-ану…
Ану-ану всегда были абсолютным злом. Ни могучие волосатые носороги, ни огромные тигры с клыками, торчащими из пасти, ни даже пещерные медведи не могли уничтожить племя людей. А эти пришельцы со стороны восхода солнца – могли. И уничтожали племена одно за одним. Недавно дошла очередь и до Детей Большого Дуба, как называли себя соплеменники Угыма. Их загнали на выступающий в море кусок суши и, перекрыв выход, сначала, видимо, решили подождать, когда люди ослабеют от голода. Но над этим местом часто летали утки, а великая мать племени Апа знала свое дело. Тогда пришельцы начали потихоньку теснить людей к самой воде. Хоть они и были слабее, а их копья легче, чем у людей, но почему-то летели они дальше. А ведь врагов, кроме того, было еще и гораздо больше, чем соплеменников Угыма. И тогда Апа, поняв, что впереди ждет только гибель, связала два бревна, при помощи трех самых сильных мужчин племени затащила их в воду и велела двум своим сыновьям – Угыму и Упуму сопровождать ее в попытке достичь лежащей за не такой уж широкой водой земли. Если получится у них, то тогда смогут попробовать и остальные. Да, наверное, ану-ану тоже смогут переплыть пролив, но не все и не сразу. А может, и вовсе уйдут, наплевав на никак не поддающееся уничтожению небольшое племя людей.
Угым согласился без колебаний – вдруг бревна действительно доплывут до той земли? Тогда не придется умирать в ближайшие дни, чего ему совершенно не хотелось. Правда, некоторые старики утверждали, что после смерти человек попадает в места, где дичь сама ищет человека и, подойдя, спокойно ждет только момента, когда ее зажарят. Съедобные коренья там есть везде, стоит только наклониться, а в ручьях вместо воды течет сладкий и чуть пьянящий сок дерева пыпын, в мире живых встречающегося чрезвычайно редко. Однако Угым сомневался, что все обстоит именно так. Ведь тогда от желающих немедленно умереть отбою бы не было! А в действительности никто, в том числе и он, Угым, совсем не торопится умирать.
