Фред грустно улыбнулся:
– До сих пор ты вроде бы не одобряла мой выбор, скорее подсмеивалась над ним.
– Ты серьезно? Жить затворником? Это и есть твое решение?
– Не затворником, но максимально ограничить контакты, а заодно и личную ответственность за весь этот абсурдный бардак.
Эма выглядела совершенно выбитой из колеи, и такое состояние было для нее непривычным. Она остановилась и вцепилась в решетку сквера, вдоль которого они шли.
– Мне нехорошо. Сейчас меня, кажется, стошнит. Не знаю… Хочу, чтоб все опять стало как раньше.
Фред понимал ее. Она хотела продолжать жить в неведении, вернуться в то время, когда она еще не знала. Фредовы пресловутые таланты лишили его такой способности в раннем возрасте, но он завидовал людям, которые спокойно жили и свободно дышали, не задумываясь о последствиях чего бы то ни было. Они не были приговорены жить свободными. Как, например, его родители, которые безумно гордились тем, что произвели на свет компьютер с руками и ногами, и даже не подозревали, что он воспринимает свои способности как проклятие. На этот раз он чувствовал себя более закаленным, чем Эма, а заодно и более циничным, но его тоже слегка мутило, все казалось отвратительным. Даже ночная прохлада, непривычная пустота улицы Риволи, горгульи на башне Сен-Жак – память о паломниках, отправлявшихся в Сантьяго-де-Компостела, – не могли избавить его от дурноты. Дело принимало серьезный оборот. До сих пор он играл в игру, но после того, как прочел имя Шарлотты, ситуация вышла из-под контроля. И безумная речь, которую они выслушивали в течение двух часов, только усугубила его состояние. Ему хотелось рассказать Эме о комфортабельности диктатур, о сладости тирании, но у него не оставалось сил. Нужно было отдышаться.
– Может, зайдем в “Бутылку”? – предложил он.
– Нет. Я хочу домой. – Она помолчала. – Надо будет поговорить об этом.
– Ты имеешь в виду, с девушками?
– Нет. С другими. Со старыми друзьями.
“Поговорить со старыми друзьями”. Фред догадывался, что это очень неудачная идея, но, видя Эмино состояние, не стал делиться с ней своими соображениями. В результате Эмина инициатива оказалась одной из худших ее затей. А ведь все начиналось так хорошо. Она предложила компании поужинать в отличном ресторане с французской кухней в Маре, и все с удовольствием согласились. Начало вечера было сердечным, утиная ножка безукоризненной, все пребывали в прекрасном настроении, шутки, хоть и примитивные, были зато непринужденными. Гонзо горел решимостью избавиться от ярлыка тупого мачо, он задавал вопросы, интересовался всеми и каждым. Эма даже сказала ему, что, судя по всему, Алиса хорошо на него влияет. Жиль был в ударе и смешил всех так, как не делал этого уже давно. Единственным источником напряжения, обеспокоившим Фреда, стал настойчивый взгляд, которым его окинул брат, когда Фред усаживался рядом с Эмой. И всякий раз, когда она обращалась к нему, вплетая в свои высказывания намеки, имеющие смысл только для них двоих, он ощущал настороженное неодобрение Антуана. После горячего у беседы стало понемногу сбиваться дыхание, и каждый из присутствующих счел уместным поделиться с аудиторией кратким комментарием насчет своего пищеварения. Тогда Эма решила, что настал благоприятный момент для объяснения истинной причины этой встречи. Она напомнила, как с самого начала считала Шарлоттино самоубийство странным, если не подозрительным, и они должны признать, что это совершенно не похоже на ту Шарлотту, которую они хорошо знали. А потом она случайно узнала о ее работе над большим досье под названием “Да Винчи”, заказанным правительством, и в этом досье речь идет о том, чтобы сделать более рентабельным министерство культуры и, следовательно, музеи. И вот теперь она, Эма, подозревает, что Шарлотта собиралась предать эти планы огласке, опубликовав статью, которую как раз писала… Эма продолжала говорить, а Фред безуспешно пытался предугадать реакцию каждого из собравшихся. Она не умолкала около четверти часа, и никто ее не перебивал, а когда она закончила, наступила тревожная тишина. Первым ее нарушил Антуан. Он побледнел, и его лицо приняло сложный оттенок, в котором белый цвет смешивался с зеленоватым.
– Я тебе сейчас скажу одну простую вещь, Эма, и я полагаю, что все со мной согласятся: ты сумасшедшая. Буйнопомешанная. Будь я членом твоей семьи, я, скорее всего, употребил бы силу, чтобы поместить тебя в надлежащее заведение.
– Ну ты хватил, Антуан, – попытался успокоить его Жиль.
– Я хватил? Но я даже предположить боюсь, что она проделала, чтобы добыть эти сведения! Или, точнее, что они проделали, поскольку подозреваю, что мой долбанутый братец активно помогал ей.
На этой реплике Антуана к столу приблизился официант с десертным меню, но Жиль знаком попросил его уйти.
– Давайте рассуждать трезво, – предложил Гонзо. – Эма, ты отдаешь себе отчет в том, что у тебя нет никаких доказательств? Даже если Шарлотта занималась неким щекотливым проектом, это не означает, что ее убили. Тебе такое приходило в голову?
Он произнес это спокойно, но в голосе сквозила тревога.
– Не разговаривай со мной как с умственно отсталой. Будь честен, тебе-то самому ее самоубийство кажется правдоподобным?
Он выглядел смущенным.
– Если честно, не знаю. В последнее время я редко виделся с ней. К тому же, по-моему, никто никогда не ожидает самоубийства близкого человека.
– Жиль, ты часто встречался с ней? Что ты об этом думаешь?
– У нее не было депрессии, это точно. Но я бы сказал, что все-таки в последнее время что-то с ней было не так.
– Прекратите же! – завопил Антуан. – Прекратите отвечать ей, как будто ее идеи вообще можно обсуждать! Вы только еще глубже загоните нашу парочку в параноидальный бред, и это не лучшая услуга, которую можно им оказать.
– Не знаю, – признался Жиль. – Все это кажется мне полным безумием, но я не знаю, как отнестись к Эминым словам.
Антуан с размаху стукнул кулаком по столу:
– Что до полного безумия, могу поделиться кое-какой информацией. Супер. Сам убедишься, что эти двое окончательно свихнулись, – добавил он, вытянув указательный палец в сторону Эмы и Фреда.
В ту же секунду Фреда поразило интуитивное предчувствие, что сейчас старший брат глубоко унизит его. Он не догадывался, какой иск тот может предъявить, но в том, что роковое оскорбление последует, не сомневался. Эта смутная догадка подтвердилась, когда Антуан торжественно обратился к нему:
– Мне очень неприятно, Фред, я не собирался об этом говорить. Между прочим, даже с тобой. Но ты меня вынудил.
Потом он повернулся к Жилю и Гонзо и сообщил:
– Знаете, недавно мне звонил Тюфяк. Бедняге было так плохо.
Фред вытаращил глаза. О нет… черт возьми… только не это. До самой последней секунды он хотел верить, что в этом подлом мире все же существует справедливость и эпизод не выльется в то, чего он опасался. Эма послала ему вопрошающий взгляд, после чего перебила Антуана:
