– На тебя пожаловались, и руководство решило, что ты перешла границы допустимого. Подделка рабочего удостоверения с целью проникнуть куда-либо – серьезное нарушение. Я ничего не могу с этим сделать. Я тебя предупреждал. Таковы правила игры.
После этого они стали орать друг на друга, а затем она ушла, хлопнув дверью.
Эма разделась и забралась в ванну. Она подняла рычажок, который переводил воду из крана в душ, и установила лейку на удобной высоте. Вода в ванне доходила до середины икры. Ей не хотелось сидеть в стоячей воде, она нуждалась в движении, ей надо было, чтобы вода скользила по плечам. Она встала под душ, и по ее телу пробежала дрожь. Вода была обжигающе горячей. Какое-то время она продолжала всхлипывать, не двигаясь под струями. Попыталась сконцентрироваться на ощущении воды, стекающей по коже, и опустила голову. Она увидела скрюченные пальцы ног на эмалированном дне ванны, облупившийся красный лак, синяк на левом колене, проступающий на бедрах целлюлит, чуть вздувшийся живот, слегка обвисшие груди. Пока все это еще не бросалось в глаза, но кожа начала понемногу терять эластичность. Едва заметные признаки свидетельствовали о том, что безжалостный механизм запущен. В детстве она часами рассматривала себя, и вот сейчас ей с трудом верилось, что перед ней то же самое тело. Она находила то, что и раньше отличало его от других – форму пупка, шишку на ноге, образовавшуюся после падения с велосипеда, – но теперь это был уже взрослый вариант. Она старела, а личные достижения, призванные компенсировать начавшееся разрушение, отсутствовали. Она не могла противиться течению времени, но если бы у нее был солидный счет в банке и перспективная работа, если бы… Успех – помог бы ей приглушить неуправляемый страх старения. Она сообразила, что уже старше Курта Кобейна. И если не случится невероятное пространственно-временное чудо, лучше не будет. Ей стало ужасно жалко себя.
Эма знала, что единственное правильное решение – выбросить это из головы. Чем больше она будет фокусироваться на многочисленных признаках упадка, тем глубже провалится в депрессию. Но ей надоело. Надоело, что все так жестоко. Так сложно. Так неподъемно. Надоело брать на себя ответственность, принимать решения, делать выбор, планировать. Сейчас пора бы заняться расчетом пособия по безработице. И подключить все связи, чтобы найти работу. Слишком со многим нужно справляться одновременно. Шарлотта, проект “Да Винчи”, “Клуб Леонардо”, старые друзья, окончательно записавшие ее в буйнопомешанные, Габриэль, которая дуется на нее, Алиса и Гонзо, собственные амурные проблемы, а тут еще и увольнение. Многовато для одного человека. Как если бы все неудержимо двигалось в направлении катастрофы. Ее личной катастрофы. Персонального краха, прямо сейчас, здесь, под душем. В Эминых мозгах все перепуталось, она не могла оценить ситуацию в целом, ее разум опасно пошатнулся. Ничто не вписывалось в нормальный ход вещей. Когда все окончательно пошло вразнос? Если задуматься, это началось в ту минуту, когда на похоронах она увидела гроб и в нем тело Шарлотты.
Она вошла в роль деловой женщины, решительно справляющейся со всеми трудностями, и тем самым скрыла от себя абсурд ситуации. Теперь же она хотела только одного: пусть все станет как раньше. Ей безумно хотелось позвонить Шарлотте, объясниться с ней, сказать, что больше не злится. Она бы все отдала за то, чтобы посидеть с ней в кафе. Шарлотта не могла взять и умереть, тем более таким образом. Точно так же Эма не могла быть уволена. Все это чушь какая-то. Она вспоминала обрывки лекций по Кальдерону. Жизнь есть сон. Матрица. Наша реальность выстраивается посредством языка. А если наш мир, который мы для себя очертили, – всего лишь иллюзия? Вербальная иллюзия. Как отличить подлинное от фальшивого? Правда ли, что Шарлотта покончила с собой? Или ее убили? Эму учили, что наше восприятие реальности – это языковая модель, которую ни в коем случае нельзя смешивать с внешним миром, ни для кого не доступным полностью. В модели Антуана семейная жизнь – норма, изнасилование превратило Эму в сумасшедшую, а Шарлотта покончила жизнь самоубийством. Чем его модель мира хуже Эминой, в которой, если кратко, можно прийти в себя после изнасилования, семейная жизнь абсолютно противоестественна, а Шарлотту убило таинственное либеральное лобби, которое собирается выставить на продажу собор Парижской Богоматери? Эма сказала себе, что все это, возможно, лишь набор умственных конструкций, порожденных ее подсознательными страхами. У нее нет никаких доказательств, а непрерывно прокручивая эти вопросы в голове, она постепенно теряет рассудок. И тогда позиция Антуана приобретает смысл. А вдруг она попросту безумна? Разве, с объективной точки зрения, эта версия не столь же правдоподобна, как ее теория заговора?
Она подставила голову под потоки горячей воды. Возможно, пора для начала принять тот факт, что Шарлотта умерла, а уж потом отвечать на все вопросы.
В пучине полнейшего маразма, куда погрузился ее больной мозг, Эме не удавалось отыскать ни одной хорошей новости, за которую можно было бы ухватиться, чтобы не провалиться в бездну прямо сейчас. Ни намека на хоть какой-то повод порадоваться или на проблеск надежды, который бы удержал ее на плаву. Последним светлым пятном была покупка ботинок. А в остальном – только заморочки, действительные или воображаемые. Но ведь она вроде бы получила всю причитающуюся порцию неприятностей, значит, оставалось поверить, что универсального принципа равновесия добра и зла для каждого индивидуума не существует. Или что кто-то допустил ошибку, распределяя положительное и негативное. Ошибку в дозировке. Безумна я или нет, подумала она, по сути это ничего не меняет, меня так и так развели. Ее накрыла волна печали, и Эма скользнула на дно ванны. Она долго сидела не двигаясь, пока обеспокоенный Блестер не открыл дверь и не нашел ее рыдающей. Он выключил воду, закутал Эму в полотенце, отнес в постель, укрыл одеялом и подождал, пока она не уснет в слезах.
Необъяснимым образом, а может, благодаря одному из чудесных снов, которым удается облегчить бремя нашей действительности – например, где ты выигрываешь в лотерею, становишься актрисой, получаешь “Оскара” и смотришь сверху вниз на главного, который приполз на брюхе, чтобы взять у тебя интервью, – в общем, Эма проснулась наутро в невероятно благостном расположении духа. Не отрывая головы от мягкой подушки, она приоткрыла глаза и увидела, что ее окружают шелковистые узоры чистого постельного белья. Она довольно улыбнулась и решила еще немного полежать, чтобы насладиться этой неожиданной приятной переменой в своем состоянии. Во всяком случае, одно неоспоримое преимущество имелось: ее не мучила совесть из-за опоздания на работу. Она машинально потерлась ступней о простыню и наткнулась на ногу спящего Блестера. Возможно, она поменяет свое отношение к совместной жизни. Жизнь вдвоем выглядела существенно легче. Нужно быть честной с собой: ипохондрик он или нет, ей с ним хорошо. Они не скандалили уже несколько недель, а его вчерашняя забота искренне тронула ее.
Выбравшись из постели, она заметила, что Блестер, кроме того, еще и убрал всю квартиру. Гостиная и кухня безупречны, ни следа недавнего разгрома. Была хорошая погода, солнце освещало гостиную. Она нашла на столе мобильный телефон и включила его. Приготовив чай, села за стол и со вздохом решилась проверить почту. Ничего экстраординарного ее не ожидало. Куча спама, сообщение из бухгалтерии, Алисино “Пошли они все в задницу, ты – лучшая”, “Звони, как захочешь” от Фреда. Самым впечатляющим было глухое молчание Габриэль. А ведь Алиса должна была ей все рассказать. Сигареты Блестера лежали на столе, и она закурила. Они с Габриэль не виделись с того аперитива у Ришара-любовника-праволиберала, и Эма не имела представления о том, в каком состоянии сейчас их дружба. Пора созывать собрание Стерв. Она разослала мейлы, сообщив об окончании кризиса, и предложила встречу на высшем уровне.
