– Заходи, Жерар дома, он как раз готовит кофе. Ты же выпьешь с нами чашечку?
Эма кивнула и перешагнула через порог, вдохнув большую порцию кислорода. Внутри она не заметила серьезных перемен.
– Ты у нас давно не была, правда?
Жерар поздоровался с ней из-за стойки, делящей кухню на две части. Он держал в руке бутылку и наливал воду в кофейник. Он выглядел усталым.
– Мне кажется, в последний раз мы праздновали Шарлоттино двадцатипятилетие.
– Да-да… Что вы тогда сделали с нашим домом… Проходят годы, и становится очевидно, что это те воспоминания, к которым возвращаешься с радостью. Я даже иногда злюсь на себя из-за того, что была не уверена, стоит ли затевать такое сборище. – Она на секунду прикрыла глаза рукой. – Может, хочешь сначала подняться за вещами?
– Не знаю. А что я должна взять?
Шарлоттины родители обменялись понимающими взглядами.
– Пойди в ее комнату. Ты наверняка сообразишь, что там для тебя. Мы ждали, пока ты это заберешь, чтобы уже потом позвонить зятю.
– Хорошо. Я пока не совсем врубаюсь, но это не важно.
Поднимаясь по лестнице, ведущей к спальне Шарлотты, Эма жутко нервничала. Единственное объяснение, которое она нашла своему страху, – перспектива по сути впервые за много лет (поскольку она отказалась присутствовать при положении тела в гроб, а квартира Шарлотты и Тюфяка была для нее абсолютно чужой) оказаться лицом к лицу с подругой. Или, точнее, с ее отсутствием.
Дверь была открыта. Внутри наблюдался некоторый беспорядок, повсюду стояли коробки, но кровать и письменный стол оставались на своих местах. На стеллажах Эма сразу узнала знакомые корешки книг, она могла бы перечислить по порядку все их названия, вспомнить каждую безделушку, валявшуюся там же, каждую сережку из пар, половинки которых были давно потеряны.
Комната напоминала помещение перед переездом.
Эме стало ясно, что сейчас она опять заплачет и ей срочно требуется сигарета, однако сумку она оставила внизу. Она без особой надежды направилась к шкафчику для CD-дисков, отсчитала третий снизу отсек и просунула вглубь руку. Невероятно, но пресловутая заначка на черный день все еще была на месте. Мятая пачка “Лаки страйк”. Не самая удачная идея – курить эти сигареты, которые так напоминали о Шарлотте, но что поделаешь… Или сейчас, или никогда. Пачка оказалась наполовину пустой. Эма не удержалась от попытки угадать, когда Шарлотта доставала ее в последний раз. Она наверняка была здесь всего несколько недель назад. Пришла, чтобы разобрать вещи, и захотела выкурить сигаретку в комнате, где жила подростком. Щелкнула зажигалкой, открыла окно, как сейчас Эма, и облокотилась на подоконник. Но что было у нее на уме в ту минуту? О чем она размышляла? Эма была уверена, что Шарлотта вспоминала многочисленные вечера, проведенные в этой комнате, когда они жаловались друг другу на свои беды и на родителей и надеялись, что жизнь выполнит свои обещания. Может, она даже едва не достала мобильник, чтобы позвонить старой подруге и сказать: “Привет, это я. Я у себя в комнате. Хотела узнать, не помнишь ли ты имя того приставучего перца, с которым я встречалась в лагере после коллежа, того, что хватал меня за грудь?” Но нет, Эма не помнила его имени. Но нет, Шарлотта не звонила Эме. А еще? Может, она размышляла о попавшем ей в руки досье “Да Винчи”? Не здесь ли, у окна, она решила обнародовать содержащуюся в нем информацию? И может, именно тогда-то она едва не позвонила Эме. “Привет, это я. Знаю, мы в ссоре, но я должна кое-что тебе рассказать. Мне требуется серьезная помощь”. Но нет, она не позвонила. Да черт же подери, почему она ей не позвонила? Из-за досье “Да Винчи” или же просто, чтобы пожаловаться, что все не так, что почва уходит из-под ног и она хочет со всем покончить раз и навсегда. Размышляла ли она о том, что брак с Тюфяком ошибка?
Веревка разорвалась? Но если да, то в каком месте случился разрыв?
Пребывание в Шарлоттиной спальне не приносило ответа на эти вопросы. Эма окинула комнату взглядом. И заметила открытую коробку, на стенке которой маркером была сделана надпись “Эма-богема”. Вот оно, то, что Шарлотта ей оставила. Значит, что-то она все-таки ей оставила. Не забыла ее. Эма закурила вторую сигарету, чтобы набраться храбрости, и уселась на пол, скрестив ноги, перед коробкой. Это было похоже на их последнюю встречу. Только они вдвоем и никого больше. Когда она увидела обложку лежащего сверху альбома, нашлось объяснение понимающей улыбке, которой обменялись родители, и ее кольнула легкая досада. Они его несомненно видели. Они нашли предмет, который подруги тщательно прятали все эти годы. Они наложили лапу на “альбом с членами”.
Название заставляло их хихикать, однако оно было излишне самонадеянным. Первая страница датировалась 1989 годом, на ней было не фото и уж тем более не член, а весьма приблизительный портрет Джимми, их первой любви. Ну да, в начальной школе лучшие подруги могли позволить себе роскошь иметь одну любовь на двоих. Так же, как у них был общий любимый цвет или общий обожаемый мультик. Эма знала, что Джимми влюблен в Шарлотту, но та предпочитает игнорировать этот факт и страдать вместе с подругой, чтобы не нарушить их молчаливый пакт. За портретом следовали заполненные в четыре руки страницы корявых излияний по поводу жестокого равнодушия красавчика Джимми. Эма листала альбом – все они были здесь: все эти лица давно забытых мальчиков, от любви к которым они умирали.
Она наткнулась на фото Седрика. Того самого, который первым лапал Шарлотту. С годами страницы, посвященные увлечениям одной и другой, начали чередоваться. Потом, в 1997 году, появилась первая фотография члена. Сделанная тайно, издалека, размытая, что-то вроде трофея. Эта идея пришла в голову Шарлотте, а не Эме. Когда она излагала Эме свою придумку, ее лицо пылало, а потом они вдвоем отправились проявлять пленку и хихикали, передавая ее приемщику в фотоателье.
Она сразу перешла на последнюю заполненную страницу.
Здесь ее ожидал тот еще сюрприз. Это был вовсе не давно знакомый снимок, который она рассчитывала увидеть. Шарлота добавила к их коллекции еще одну фотографию. Огромный эрегированный пенис, штука нечеловеческих размеров. Подпись гласила: “Кто бы мог подумать?.. Май 2007 г.” Эма была потрясена. Так вот в чем, оказывается, секрет неотразимости Тюфяка… Она расхохоталась.
Когда Эма снова спустилась в кухню, Жерар был поглощен чтением “Монд” – привычное для него занятие, насколько она помнила. Даже когда они проводили каникулы в турецком захолустье, ему удалось где-то откопать любимую газету. Она поставила свою коробку возле входной двери. Брижит сидела в гостиной на диване, уткнувшись застывшим взглядом в пустоту. Эме пришло в голову, что ее безучастность – самый красноречивый признак душевной боли. Боли, которую ничто никогда не смягчит. Она громче застучала каблуками по паркету, чтобы оповестить о своем приходе. Брижит подняла к ней лицо, на котором проступила мягкая улыбка.
– Все в порядке? Нашла?
Эма кивнула:
– Ага, похоже, я нашла то, о чем вы говорили.
