Эма сидела в ресторане с приглушенным светом и мягкими диванами, который он, по всей видимости, счел верхом шика, и старалась сдерживать активные поползновения Фабриса. Она заметила, что его манеры резко изменились. Этот придурок смотрел на нее едва ли не сверху вниз. Демонстрировал уверенность в себе, свою неотразимость или, точнее, неотразимость своего банковского счета. От него разило высохшей заплесневелой спермой. Неупотребленной и непригодной к употреблению. Тот факт, что позвонила Эма, должен был означать для его непомерно раздутого эго, что она выступает в роли просительницы. То есть занимает слабую позицию. Она едва ли не слышала его мысли: “Вот еще одна, неспособная устоять против притягательной силы власти”. И то, что весь ужин она расспрашивает его о работе (Эма начала с ничего не значащих вопросов про обстановку в компании, намереваясь постепенно перейти к тому, что интересовало ее на самом деле), только утверждало Фабриса в его представлениях. К сожалению, за пикантными овощами в хрустящем тесте и морепродуктами, поданными в качестве закусок, он лишь сказал ей, что у него очень трудная работа – читай: слишком сложная для такой курицы, как Эма. Когда же им принесли бургеры в икорном соусе, он в очередной раз ушел от ответов, причем сделал это таким загадочным и многозначительным тоном, как если бы речь шла о государственной тайне, которую он, естественно, не имеет права разгласить. Наполеон с шоколадным кремом снабдил Эму предлогом для перевода разговора на Шарлотту.
– Знаешь, она пекла потрясающие торты, и, кстати, коль уж мы о ней заговорили, какой она была на работе?
В первый момент он сумел сформулировать, лишь что их работа слишком сложна для женщин. Давление, ответственность и все такое. И потом, она забирает уйму времени, требует жертв, а женщины по природе своей скорее не карьеристки. В общем, не удивительно, что она покончила с собой: для такой работы нужны широкие плечи. А тут уж что ни говори… О’кей, они работали в разных командах, но он видел, что она, бедняжка, выкладывалась по полной. Эма начала нервно рыться в сумке, пытаясь найти пластинку никоретте, чтобы успокоиться. Ладно, придется признать, что у Шарлотты несколько раз возникали проблемы по службе. В ее группе атмосфера постепенно сгущалась. Она позволила себе поставить под сомнение некоторые методы и даже обвинить руководство в отсутствии четко поставленных целей. Невероятно, да? Дольше Эма сдерживаться не могла:
– Но разве желание превратить французское государство в предприятие не выглядит абсурдным?
Фабрис покачал головой:
– Государство тоже имеет право контролировать управление. Под каждую задачу находятся адекватные решения.
– Решения, учитывающие только цифры. Государство занимается социальными проблемами, а они не сводятся к цифрам.
– Почему бы и нет? Существует объективная реальность. Например, даже государство придет к банкротству, если будет тратить больше денег, чем у него есть. Впрочем, именно по этой причине министр бюджета, потрясающий мужик, супер, с этим ты не будешь спорить, пришел в правительство из частного сектора. Более того, от нас – раньше он был одним из наших компаньонов.
Эма едва не подавилась. Министр бюджета, о котором она не задумываясь сказала бы, что он отнюдь не супер и не потрясающий мужик, и к тому же еще и главный докладчик ОРПГФ, одарил, получается, свою бывшую контору самым сладким из имеющихся кусков французского рынка аудита.
– Вот-вот. Тебя не шокирует тот факт, что он отдал вам реформу социальной политики?
– Нет. Мы входим в четверку лучших аудиторских компаний в мире. И три остальные тоже работают на государство. Нелепо было бы отказываться от наших услуг только из-за того, что он с был с нами связан. Знаешь, мы не монстры. Пора уже перестать утверждать, будто все зло от бизнеса. Бизнес зарабатывает деньги, которые затем позволяют улучшить качество жизни всего населения. Вот, взгляни, простой пример: наш McKenture – спонсор Лувра. Мы даже основали специальный фонд, объединение предприятий – меценатов Лувра.
На этот раз Эма замолчала надолго. Только что этот кретин выдал ей информацию, за которой она охотилась уже несколько недель. Аудиторская фирма, теоретически эталон объективности, выдвигает предложения, как поступить с музеями, одновременно имея долю в этих самых музеях. В данном случае речь идет, как минимум, о серьезном конфликте интересов. Или кое о чем похуже. Именно такие вещи должны были шокировать Шарлотту. Она, конечно, была либералкой, но при этом верила в принципы, которые, по ее мнению, позволяют системе функционировать правильно. Эма не врубилась с самого начала: Шарлотта вовсе не собиралась изобличать ОРПГФ, то есть саму политику, – ее она одобряла. Но она вскрыла очень серьезный конфликт интересов.
К сожалению, дальше Фабрис не пошел. Он вернулся к своим сексистским причитаниям на тему “женских профессий”. Олимпийский уровень его тупости усугублял Эмину вину перед Блестером: вследствие необъяснимого психологического выверта она верила, что ложь ради ужина с нормальным человеком не так позорна, как вранье ради того, чтобы пожрать с дебилом. Эму немного утешало лишь то, что она заказала самые дорогие блюда. Это было не так уж сложно: желая произвести на нее впечатление, он выбрал ресторан с запредельными ценами. Получается, что в женоненавистничестве есть и положительные стороны. Однако, оплачивая счет, он послал ей чарующую улыбку:
– Я бы с удовольствием заплатил за тебя, но… как бы поаккуратнее сформулировать… вы, женщины нового типа, плохо это воспринимаете. Считаете проявлением сексизма. Надо оставаться в тренде, да?
– Что ты, все в порядке, можешь заплатить за меня, я переживу, – поспешно успокоила она Фабриса.
– Ну уж нет. Не собираюсь лишать тебя свободы воли, как вы это называете. Прояви немного независимости!
Свою реплику он сопроводил довольно неприятной ухмылкой бабуина.
Итак, Эмина независимость обошлась ей в скромную сумму 69,50 евро, что было совсем некстати. Но в цену ужина включалась и стоимость информации. Тем же вечером Эма договорилась с Фредом, что завтра они встретятся.
Она немного колебалась, приглашать ли его к себе. Да, после “Клуба Леонардо” они уже несколько раз виделись, и между ними не возникало и тени двусмысленности, но, несмотря на все усилия, Эме никак не удавалось избавиться от воспоминания о том вечере. О тех нескольких минутах, когда у нее вдруг возникло ощущение, что еще чуть-чуть – и они… О тех нескольких секундах, когда немыслимое едва не стало реальностью. Фред и она… Ужас… Трудно придумать что-то более несуразное. Впрочем, вопрос вообще так не стоит – она с Блестером и, хуже того, влюблена в него, что невозможно отрицать. Пусть даже в тот вечер их с Фредом едва не занесло – картинка, возникшая у нее перед глазами, именно такой и была: машина, врезающаяся в дерево, – это было всего лишь минутное затмение.
Ей было очень неприятно вспоминать об этом, и она отчетливо сознавала, что ее дискомфорт не следствие отвращения, а, наоборот, возникает из-за чего-то похожего на влечение, в котором она стыдилась себе признаться. Эма отрицала бы его и под пыткой, и, к счастью для нее, Фред был не тем человеком, который настаивает или стремится активизировать развитие событий. Но она слишком хорошо себя знала – да и некоторые сны четко сигнализировали: она действительно испытывала к Фреду нечто вроде тяги, вернее тяги /отторжения. Она благодарила небо за то, что он напрочь лишен проницательности и ни о чем не подозревает. Она же, со своей стороны, делала все (если только не брать в расчет тот вечер), чтобы он оставался в неведении. Тяга эта была не так чтобы здоровой. Для Эмы Фред был чем-то вроде младшего брата и одновременно лучшей подружки, и она подозревала, что ее тянет к нему не вопреки, а как раз благодаря этому, из-за суперсексуальной триады: запретный плод /табу/инцест. В компании Стерв они вели себя с беднягой Фредом как с существом бесполым, поэтому в самом факте признания его мужчиной (к тому же мужчиной, изрядно увлекающимся девушками) крылось нечто невероятно возбуждающее. Эма задавалась вопросом, знакомо ли подобное волнение Габриэль и Алисе, но склонялась к тому, что она повредилась умом и пора ей уже избавиться от заблуждения, будто нейроны целого света плещутся в той же грязи, что ее собственные. Исключение могла составить только Алиса: чтобы трахаться с Гонзо, требовалось умственное здоровье, далекое от идеального.
