— Например, доводишь до самоубийства? Что ж, ты на правильном пути. — С этими словами Марцелла ушла прочь, прежде чем гадюка-золовка успела что-то ей ответить.
Родовое гнездо Корнелиев. Сумрачный, величественный дом. Заметно подновленный за последние несколько лет благодаря деньгам деда Лоллии. Хотя большинство членов семьи старательно этого не замечает, вернее, делает вид, что не замечает. Прекрасный дом. В каждой вазе, в каждом узоре стен таится история великих лет и судьбы многочисленных представителей древнего рода, которые безмятежно ходили по этим залам. Правда, Туллия умудрилась загубить сады, насажав на каждом шагу жесткие заросли пронзительно яркого дельфиниума. По ее же настоянию повсюду расставили безвкусные статуи нимф. Однако даже эти новомодные штучки были бессильны испортить очарования старого дома.
Но это не мой дом. Во всяком случае, больше не мой. Будь то замужем или в девичестве, Марцелла никогда не имела своего собственного дома.
— Я редко бываю в Риме больше четырех месяцев в году, — сказал, пожав плечами, ее муж, Луций Элий Ламия сразу после их свадьбы. — Зачем мне попусту тратиться на свой дом? Мы на время останемся жить в доме твоей семьи, пока я не получу в Риме достойный пост. — Однако за четыре года брака пост для Луция почему-то так и не появился, и Марцелла никогда не покидала родительский дом, в котором родилась и выросла.
Это не слишком тяготило ее в те дни, когда был еще жив ее отец. Корнелий Корбулон пребывал в далекой Галлии, вечно в разъездах, вечно озабоченный состоянием своего легиона, чтобы интересоваться жизнью дочери. Гай же был постоянно занят тем, что пытался быть достойным отца. Так что Марцелла взяла на себя обязанности хозяйки дома и быстро приучила рабов и домочадцев к своим требованиям. Однако Нерон вскоре избавился от их отца. Удача упорхнула в окно, и на какое-то время их уделом стало безденежье. Так было до тех пор, пока главой семьи не стал Гай, взяв в жены Туллию, женщину из прославленного и богатого рода, и главное, с широкими связями. А после этого…
— Марцелла должна вести себя надлежащим образом, поскольку живет под нашей крышей, — поспешила объявить новая жена Гая своим неприятным, пронзительным голосом, похожим на грохот повозки по мощенной булыжником мостовой. — Молодая жена, муж которой подолгу живет вдали от нее, — она, как бочка с медом, манит к себе мотов и распутников. А после того случая с императором Нероном несколько месяцев тому назад…
— Туллия… — Гай украдкой покосился на сестру. — Пожалуй, нам не следует…
— Гай, еще как следует! Это твой долг, охранять репутацию сестры, а долг Марцеллы — безропотно подчиняться тебе.
— Я замужняя женщина, — запротестовала Марцелла. — Мой единственный долг — подчиняться мужу.
— Которого здесь нет. Кто же еще может занять его место, как не твой брат?
Абсолютно никто. В этом и заключалась вся прелесть: пока Луций находился вдали от дома, а отец участвовал в нескончаемых военных походах, Марцелла была предоставлена самой себе. А значит, рядом с ней не было никого, кто стал бы возражать против того, что она часами просиживает за столом, читая или что-то сочиняя сама. Ей удавалось на несколько месяцев кряду забыть о том, что у нее вообще есть муж и отец… Но от Туллии никуда не деться. Вот и сейчас жена Гая впилась в нее кровожадным взглядом хищницы.
— Луций Элий Ламия вверил нам заботу о тебе. Ты в моем доме, и когда ты ешь мою пищу, то должна следовать моим правилам!
— В твоем доме? — парировала Марцелла. — Вообще-то здесь хозяин Гай, а не ты.
— А если хозяин и его жена говорят с одного голоса?
— Я вообще не слышу голоса Гая после того, как он женился на тебе, Туллия. Неужели у него еще остался язык?
Выскажи ей свое недовольство Гай, то у Марцеллы нашлось бы, что ответить ему. Она быстро победила бы его своими спокойными доводами. Неважно, глава семьи или нет, обладает законными правами или нет, ему все равно далеко до меня. Но если Гай был шелковой рукавицей, то Туллия определенно была железным кулаком, на который та была натянута, и вместе взятые они имели на своей стороне законы Рима. Деньги, долг, традиция, — этим тройным захватом они загнали Марцеллу в угол.
— Как только Луций вернется из Иудеи, я заставлю его обзавестись собственным домом, — сообщила она Корнелии на прошлой неделе. — Хотя он и не слушает меня, на этот раз я непременно добьюсь своего. Этот скупердяй обязан мне!
— Не стоит так говорить о муже.
— Это почему же? Он не заслуживает добрых слов. К сожалению, нам не всем посчастливилось полюбить тех мужчин, которых отец выбрал нам в мужья.
— Взлелеять любовь — нелегкое дело, — ответила ей сестра. — Честно тебе признаюсь, я никогда не видела, чтобы ты пыталась хотя бы что-то для этого сделать. Если бы ты старалась помочь Луцию продвинуться по службе, внимательно выслушивала его, подарила бы ему ребенка или даже двух…
— Это ты хочешь иметь детей, а не я. Я лучше заболею оспой, чем забеременею.
После этого их разговора Корнелия больше не возвращалась к этой теме, так же, как и Марцелла. Она могла позволить себе посмеиваться над ямочками на щеках сестры, над ее нудными нотациями, над высокопарным тоном, каким та говорила в минуты гнева, но никогда больше не заводила разговора о детях. Каждый раз, когда Корнелия навещала Лоллию, ее взгляды все чаще привлекала малышка Флавия. Нет, дети — это не для меня, подумала Марцелла. Но я пообещаю Луцию, что готова родить ребенка, если только он подарит мне собственный дом.
А пока до его возвращения в Рим у нее будет лишь ее таблинум: письменный стол — весь в царапинах, уставленный бесчисленными чернильницами, перья да полки со свитками и бюстом Клио, музы истории. Отец Дианы, этот странный патриций-скульптор, подарил его ей на девятнадцатилетие. Любимый таблинум. Возможно, он невелик и густо покрыт пылью, но все равно, он принадлежит только ей.
Марцелла решительно выбросила из головы придирки Туллии и, пододвинув стул ближе, потянулась за восковой табличкой. Мраморная Клио у нее над головой безмятежно устремила в пространство взгляд безжизненных глаз. Рука Марцеллы начертала новый заголовок: Сервий Сульпиций Гальба, шестой император Рима. Человек благородного происхождения и долгой службы. Высокий лоб, указывающий на ум, гордая осанка, свидетельствующая о самодисциплине. Решительный взгляд — это хорошо. Рим любит решительных императоров. Плотно поджатые губы — признак скупости, это не так хорошо. Император может быть жестоким или даже безумным, но обязательно должен быть щедрым. До Марцеллы доходили слухи о том, что Гальба отказался даже платить своим преторианцам положенное вознаграждение.
— Наверно, он прав, — одобрительно высказалась Корнелия, когда услышала об этом. — Гальба стремится укрепить дисциплину в легионах. И потому более жестко требует выполнения воинского долга.
— О, это достойно восхищения! — с издевкой в голосе согласилась Марцелла. — Легионы ведь любят, когда с них дерут три шкуры.
