Лим вздрогнул, закрыл глаза от наслаждения. А потом коснулся носом впадинки рядом с мочкой уха, шумно втягивая аромат моей кожи.
До этого вечера я думала, что можно свести с ума поцелуем. Нет, свести с ума можно всего лишь прикосновением. Он лишь скользнул по ушной раковине, и мое тело само отреагировало на неожиданную ласку, выгнувшись дугой.
Лим же, словно не замечая этой реакции, начал целовать, лизать пульсирующую жилку на шее, ключицы, грудь, медленно, наслаждаясь каждым моим стоном.
Эта сладкая пытка рождала во мне лишь желание и наслаждение. Стыд и стеснение были отринуты. Все происходящее в этот миг было правильным и верным, и оттого — единственно значимым. Внутри же была уверенность: мой дар не причинит Лиму вреда.
Демон ласкал мою грудь, упругие, почти до боли затвердевшие соски. Кожа его плеч, с отметинами ожогов и старых рубцов, столь светлая, какая бывает только у рыжих, казалась почти прозрачной. Разметавшиеся по ней волосы вызывали непреодолимое желание дотронуться.
Я запустила в них руки, проведя пальцами по основаниям рогов, по коже между ними. Лим же с наслаждением выдохнул и посмотрел на меня взглядом, в котором было уже лишь пламя. Его горячая ладонь легла мне на живот, скользнула ниже, на внутреннюю поверхность бедра.
Мы делили на двоих радость прикосновений, яростную напряженность наших тел, плотно прижатых друг к другу.
Но вот Лим скользнул чуть ниже. Его ладонь легла на мое по-мальчишески острое колено, прошлась по икре, обхватила щиколотку. И вот его пальцы вновь возвратились к сердцевине моего тела, скользя, дразня, возбуждая.
Казалось, еще немного, и я утону в радости. Из горла непроизвольно вырвался полустон-полукрик.
Последние закатные лучи танцевали на наших обнаженных телах, покрытых капельками пота. Смятые простыни не приносили прохлады, единственное, что дарило расслабленное напряжение, — руки, губы, хвост демона. Моего демона.
Лим отстранился, и я почувствовала холод, но это был лишь краткий миг, он вновь опустился на меня, уже уверенно, горячо, властно.
Грудь к груди, кожа к коже, я не сопротивлялась, я хотела того, что должно случиться, ждала и жаждала, не в силах пошевелиться. Лим приподнялся на локтях, словно боясь раздавить меня своим весом. Он наслаждался этим мгновением предгрозового ожидания, дразня меня и сам распаляясь еще больше. Я физически ощущала, как ему тяжело бороться с огнем, бушующим внутри его.
Радость единения, простая и естественная, не делимая надвое, но данная двоим. Лим не спешил, хотя сонная артерия на его шее пульсировала в бешеном ритме. Он медленно начал погружаться, едва дыша.
А я словно умирала и рождалась заново. Боль безмолвного крика и наслаждение одновременно. Мои ногти вонзились в его плечо, оставляя пять полулунных отметин. Я чувствовала все и сразу: то, как плоть уступает неторопливому натиску, то, как напряжен Лим, тяжесть его тела.
Ожог, что расходился волнами боли, приносящей удовлетворение, вызывающий желание открыться навстречу еще сильнее, хотя это уже и невозможно больше, чем есть.
Кто-то считает, что девушку женщиной делает боль рваной раны. Нет, женщина рождается тогда, когда ее наполняет мужская плоть, дающая радость совместного обладания.
Я застонала, выгибаясь ему навстречу. Лим принял эту бессловесную мольбу и начал медленное движение. Мы то прижимались друг к другу, то отстранялись. Ритм все убыстрялся, словно наши тела танцевали под извечную мелодию слияния душ.
Его хвост, обвивший мою талию, то сжимался, то разжимался, приподнимая меня в такт толчкам.
Быстрота, глубина, новизна и полнота — предвестники близкого удовольствия, горного потока, который спустя вздох унес нас обоих. Я почувствовала, как горячая волна, поднявшаяся внутри меня, подхватила не тело — душу. Уже ничего не видела с широко открытыми глазами, лишь чувствуя внутри себя его. Ощутила, как от этого эпицентра расходятся волны пульсирующего тепла.
Я кричала, напоминая себе пружину, сжатую и одновременно развернувшуюся. Лим накрыл мои губы своими, ловя готовые вырваться звуки, вздрогнул, словно испытывая агонию, будто боль тела, собравшаяся в одной его точке, готова выплеснуться в этот самый миг.
Он извергается, исходя, даря умиротворение себе и мне. Я чувствовала его, как саму себя. Его опустошение, свою наполненность и нашу общую, счастливую усталость.
Лунный свет скользнул по нам, укрывая плечи и бедра. Тяжелая голова Лима опустилась мне на грудь:
— Моя, теперь ты только моя… — прошептал он в полусне.
— И не надейся, что я выберу другого, — я улыбнулась и с этой мыслью заснула.
* * *
Утро, серое, предрассветное, туманное, постучалось каплями извечного питерского дождя в стекло. Я сладко потянулась в кровати и только хотела было устроиться поудобнее, как дверь буквально прогнулась, так сильно в нее колотили.
— Открывайте немедленно, инквизиция! — властный, резкий голос, буквально разрубивший сонную негу.
Лим, резко принявший вертикальное положение, лихорадочно осмотрел комнату, подхватил одежду и, наклонившись, мимолетно поцеловал меня.
— На тебя они не должны обратить внимания, если твой дар будет спать. Им нужен я, вернее мой прадед. Постараюсь увести их за собой.
Дверь, которую не иначе как осаждали тараном, издала характерный треск.
Рыжий, открыв створки окна, встал на подоконник.
— В полдень у Исаакиевского собора…
С этими словами Лим прыгнул вниз. В этот же момент дверь треснула под напором, ее остатки вылетели из петель, упав на паркет с грохотом поверженного рыцаря.
— Где он? — криком вопросил ворвавшийся инквизитор.
Удлинившиеся когти на руках, клыки и желтые глаза явно свидетельствовали — передо мною оборотень. В руках его был сгусток холодного, ледяного света. Похоже, им-то и выбили несчастную дверь.
Сглотнув, натянула одеяло почти до подбородка и, придав голосу испуга, заикаясь выдала:
— Та-а-а-а-м, — мой дрожащий указующий перст был направлен в сторону распахнутых створок, которые и без моих слов явственно свидетельствовали о векторе забега рыжего.
Рассудила, раз Лим сказал, что уведет их за собой, значит, уведет. Мне же тоже нужно было отсюда как-то выбираться.
— Лазарев, оставайся и следи за девицей, остальные за мной!
Оборотень, для начала пальнув в окно пульсаром, исполнил трюк рыжего, с разбегу взлетев на подоконник, и сиганул в окно. Его маневр повторили еще двое мундирных. Я же осталась тет-а-тет с молодым пареньком явно эльфийской наружности: характерные заостренные уши не желали прятаться под форменный картуз, гордо торча вверх.
Не сговариваясь, мы с моим конвоиром бросились к окну. Я, замотанная в одеяло, как тутовый шелкопряд в кокон, чуть запоздала. Перед глазами открывалась шикарная картина в стиле Кафки.
