— Идея моя — сочетать небоскребы с традиционными для России усадьбами, — пояснял архитерктор, которого звали Виталием. — От небоскребов никуда не уйти, они — данность нашего времени, и в XXI веке человечество, с его растущей переселенностью, будет развиваться именно в направлении строительства высотных зданий. Дабы не разрушать традиционное, я предлагаю в одном таком высотном здании, что стоит как раз в центре деревни, сосредоточить весь набор сельской инфраструктуры. Мне это представляется так: на первом этаже — супермаркет, где человек может приобрести исключительно все, что ему требуется, вплоть до иголки с нитками. На втором — ресторан, кафе, диско-бар. На следующем — учреждения связи, кафе-интернет и тому подобное. За ним — этаж, где размещены спортивные и тренажерные залы. Еще выше — школа искусств для детей. Следом по восходящей — большой зал для проведения культурных мероприятий — концертов, презентаций и прочее. Здесь же комнаты для занятий вокалистов, танцоров, клубы по интересам. На последнем этаже — офисы администрации деревни, так сказать, ее официальное представительство. Этажей может быть столько, сколько нужно. Каждый снабжен самостоятельным лифтом, дабы этаж был автономен, а не походил на проходной двор, но предусмотрена общая лестница.
— А дома крестьян, посельщиков? Как они тебе представляются и есть ли конкретные проекты? — намеренно нажимая на часто употребляемое архитектором слово «представляется», продолжал допрашивать Белов.
— Есть, как же им не быть.
— Так излагай по порядку и по возможности подробнее.
— Первую задачу, которую я перед собой ставил при проектировании, это чтобы дома были недорогими, — с прежней горячностью далее «излагал» Виталий. — Подъемными, то есть, по цене для среднего сельского жителя.
— Правильно, — одобрил Белов.
— Второе в том, чтобы дома были приспособлены для проживания сельского жителя в плане их традиционной бытовой культуры, но это уже детали, которые надо уточнять вместе с заказчиком.
— Тоже правильно. У нас староверы строили наособицу, переселенцы по Столыпинской реформе — смотря по той местности, откуда переселялись, а коренные сибиряки — по-своему.
— Так это мне и представляется, — согласился молодой архитектор.
— Послушай, Виталий, все, о чем ты мне сейчас рассказываешь, мне по-настоящему интересно, — неожиданно мягко сказал Белов. — Я готов уже в этом году заказать тебе проект, только несколько иной, чем тебе представляется.
— Правда?
— Абсолютная правда.
Архитектор схватил руку Белова и долго тряс ее, не выпуская.
Тот выждал паузу, уже по-деловому закончил:
— Согласен?
— Согласен. А как это вам представляется практически?
— Как закончу здесь свои дела, мы с тобой поедем ко мне в Сибирь. На месте все посмотрим и решим. Расходы по поездке я беру на себя. Ну что: поедем?
— Поедем.
— И — добро.
Владимиру Белову действительно было интересно общение с молодым архитектором, хотя саму затею он воспринимал не более чем сказку.
Время было предосеннее, дыхание холода ощущалось тем сильнее, чем ближе подъезжали к Саянам.
Несказанное разноцветье тайги завораживало, столичный гость ахал, всплескивал руками, то и дело открывал окно машины, высовывал голову навстречу ветру или просил остановиться. Владимир не перечил — останавливал автомобиль, ждал, пока Виталий сам не захочет ехать дальше.
Проехали одну деревню, другую, и вот уже Ануфриево, где Белов подвернул к родительскому дому.
У ворот, опершись на суковатую палку, стояла Татьяна Маркеловна, рядом — трехлетний внук Санечка — сын дочери Любы.
— Совсем позабыл мать, — поджала сухие губы. — Второй месяц голову не кажешь.
— Некогда было, да и уезжал по делам, — равнодушно ответил Владимир.
— Знаю я ваши дела: тока вид делаите — лишь бы ниче не делать. Ой, люшеньки-и-и-и…
— Хватит тебе об одном и том же. Голодные мы, собери что-нибудь поесть.
— А ето хто с тобой, че-то не признаю? — прищурила глаза.
— Это гость из Петербурга, зовут — Виталием, — ответил, улыбаясь, Владимир.
— С самого Ленинграду, че ли? — не меняя позы, допрашивала Татьяна.
— С него.
— Ой, люшеньки-и-и-и…
— А это — моя мать Татьяна Маркеловна, — обернулся уже к гостю.
Виталий с интересом осматривал дом Беловых, постройки, что-то зарисовывал и записывал в блокнот.
— Усадьба родителей — далеко не образец сибирской усадьбы, хотя и типична для наших мест, — заметил архитектору Владимир. — Я специально начал с нее. Отсюда поедем на выселки, вот там ты будешь иметь возможность осмотреть усадьбу староверов. Это уже по-настоящему интересно.
Привлекла внимание молодого архитектора печь. Виталий ходил вокруг нее, оглядывал, оглаживал рукой.
— Какая-то она у вас особенная — большая и теплая, даже если не растоплена, — обратился к хозяйке дома.
— Особенная — как не быть особенной, — с готовностью отозвалась Татьяна. — По старинному образцу кладена. Русская. А теплая она завсегда — так уж сотворена печником Хоменкиным — царствие ему небесное. Энто вот приступец, куда ставили зажженную лучину, а дым выходил в энтот вот крохотный дымоходец. Зимними вечерами пряли пряжу, вязали варежки, носки и друго. Песни пели.
— Читал я об этом.
— Читаное — энто чужое, а я вот сама вживу пряла при лучине-то. Вся молодость моя прошла при лучине. Ой, люшеньки-и-и-и…
На столе в объемистых чашках стояли молодая круглая картошка со сметаной, крупно нарезанное сало, холодец, помидоры, малосольные огурцы, собственной выпечки хлеб и прочая, свойственная этим местам, снедь.
Молодой архитектор ел с завидным аппетитом, по ходу подхваливая то, что собирался отправить в рот, чем особенно польстил старухе.
— Ешь-ешь, болезный, — придвигала к нему то одно, то другое.
«Хм, болезный… — отметил про себя Владимир. — Что-то новенькое появилось в лексиконе матери. Надо будет как-нибудь потом приглядеться…»
— Небось, такой-то еды в вашем городу и не бывало? — допрашивала гостя.
— Что вы, Татьяна Маркеловна, такую пищу я ел только в деревне у своей бабушки в Тульской области.
— Ажио в Тульской? — ужасалась Татьяна.
— В Тульской, — подтверждал тот. — А что вас удивляет?
— Дак я ж никада тамако не бывала.
— Я здесь у вас в Сибири тоже не бывал, а вот теперь, благодаря вашему сыну Владимиру Степановичу, довелось.
— Владимир-то Степаныч кого хошь припрет. Нет покоя ни себе, ни людям. Ездит и ездит, ездит и ездит, а вот мать попроведывать, дак ево нетути. Ой, люшеньки-и-и-и…
