Брели не торопясь: вода самое большее доходила до коленок, сапоги не увязали в грунте, и не надо было вытягивать одну ногу за другой. Получалось, как бы переходили вброд реку.
— Может, тысячи, а то и мильоны лет назад здесь было русло небольшой реки, — говорил по ходу Данила. — От реки кое-где остались озерца и в них — кишмя кишит рыба. В большинстве своем бросовая — сорога, елец, щука. Встречаются озерца, где тока один карась. Озерца рассыпаны по всему бывшему руслу.
— Дак че ж елка-то не приближается: идем-идем, а все одна верхушка торчит? — поинтересовался племянник.
— А это загадка природы иль обман зрения. Будто переваливаем через бугор. Елка откроется сразу…
Действительно, минут через пятнадцать ель стала вырастать на глазах, и скоро ступили на твердую землю. Дерево, на которое шли, оказалась внушительных размеров, как в обхвате, так и в высоту. Росло, слегка наклоняясь к болотине. Еще Вовка обратил внимание на длинные, почти как у сосны, ярко-зеленые иголки — видно, тепло земли и достаток влаги давали дереву все нужное для жизни. Сразу же за елью, метрах в пяти, начиналось молодое, густое разнолесье, а за ним — сплошь в паутине огромные, с раскидистыми лапами, взрослые деревья. Вовка шел за Данилой, то и дело обходя или перелезая через застарелые валежины, и не сразу увидел добротное зимовье.
Открывшееся глазам было так удивительно, что он невольно вскрикнул и остановился, будто кто толкнул его в грудь.
Избушка была построена сравнительно недавно, так как бревна еще не успели как следует потемнеть и сохраняли золотистый оттенок. Имелся прируб к ней в виде сенцев. С северной стороны — навес, где в аккуратную поленницу были сложены дрова. Навес огибал избушку и с западной стороны — там, как понял Вовка, было место для лошади. Перед избушкой на вкопанном в землю столбе — стол, рядом — лавка. Рядом же — таган. Здесь же — банька, чуть поодаль — лабаз, под ним — западня ледника.
И, хотя солнце стояло высоко, избушка находилась как бы в тени. Вовка задрал голову и увидел лишь куски голубого майского неба: огромные сосны, лиственницы будто протягивали друг к дружке лапы, закрывая сверху постройки.
— И с вертолета не разглядишь, — вырвалось у младшего Белова. — Надо ж было так устроиться… И что: все один, без помощников? Бревна-то, небось, трудно было таскать?
— Мне помощники без надобности. А бревна можно и на горбе таскать, тока занятие это для дураков. Я ж использовал горб Гнедого, а поднимал кверху и ложил на стены при помощи лебедки. Два лета трудился, зато — кака теперь благодать, а?..
— Когда построил?
— Годов десять назад. И силенка, как ты понимать, еще водилась, да и ныне не поослаб. Пойдем внутрь избушки, там и расположимся.
Внутренне устройство жилища мало напоминало обычное таежное зимовье, и прежде всего своими размерами, сложенной из кирпича небольшой печью, с которой свисали, протянутые до стены и там закрепленные на прибитом бруске, доски. На досках — овчинный тулуп. Лучшего места для обогрева и просто отдыха было трудно придумать. У одной из стен были устроены нары, опять же в виде топчана. Рядом с печью у окошка — кухонный стол. На полках — необходимая посуда, в мешочках и кулечках — крупы, макароны, соль, сахар, в жестяной банке — чай. У другого окошка — еще стол.
— Я, паря, весь припас здесь имею, — обронил наблюдавший за племянником Данила. — Имется подпол, коптильня. Свой огородишко на сотки полторы. Впрок — лук, морковка, свекла, редька, картошка. Припас круглогодичный, но, кроме того, и разовый — так, на месячишко… Ну там мясо вяленое, сало, рыбка соленая и копченая и другое.
— На целый месяц?.. — изумился Вовка.
— Может, и боле того. Я вить када веду заготовку лексырья, ореха, делаю обход участка, то проживаю в основном здесь, на острове. А ежели учесть, что в тайге я месяцев девять в году, то и жилье должно соответствовать. Правда, по снегу сюда не хожу. Не суются зимой сюды и посторонние — из-за источников, боятся провалиться. Да и надобности нет. Ко всему прочему здесь я в полной безопасности и скрыт от глаз человеческих. Есть у меня здесь книжки, есть тетрадки, куда записываю сведенья о погоде, о каких-то приметах, вношу данные о численности зверя, копытных, птицы, каки-то свои наблюдения.
Данила показал рукой на стоявший у другого окошка стол.
— Эт мой кабинет, — ухмыльнулся. — Подойди, глянь.
К своему удивлению, младший Белов увидел лежащую с края стола Библию, и видно было по закладкам, что ее читали. Открыл на первой закладке, прочел подчеркнутое:
«Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли, не поклоняйся и не служи им ибо Я Господь, Бог твой, Бог ревнитель, за вину отцов наказывающий детей до третьего и четвертого рода, ненавидящих Меня, и творящий милость до тысячи родов любящим Меня и соблюдающим заповеди Мои».
— И никто, ни единая живая душа не знает об этом месте?
— Никто, — спокойно отвечал Белов-старший. — Это целиком вотчина беловска.
— Как это?..
— До моей постройки здесь была древняя зимовьюшка, которую, как я понимаю, построил еще мой дед, а твой прадед Ануфрий Захарович. Знал о зимовьюшке и мой отец Афанасий Ануфриевич: сказывал, что мальцом сюды водил его старший брат Гаврила и дорогу он запомнил. А када мне было лет десять, взял с собой и меня — так и я узнал дорогу. Вот и выходит, что это вотчина целиком беловска.
— Но разве не могло быть такого, чтобы знал еще кто-нибудь? Отец, к примеру?..
— Могло, канешна, но тогда бы рано иль поздно кто-нибудь объявился бы. Однако сколь лет прошло, и — никого. И че бы здесь кому делать? Ну да ладно. Перекусим и — дале. К вечеру нада возвернуться в то зимовье.
Помолчал, добавил:
— А брат мой Степан — не знат. Отец наш, Афанасий Ануфриевич, наказал не посвящать его в тайну. У него, сказывал, другой путь.
— Какой же?
— Тайна эта — тяжела, а он — инага замеса, больше в мать нашу, Феклу Семеновну. Добрый…
— Так че ж это за тайна за такая? — не выдержал младший Белов. — Ты, дядя, все вокруг да около, а о деле — ни слова.
— Погоди, тебе говорят. Маленько осталось…
Вовка чувствовал, что устал. Не от пройденного — от собственного нетерпения — узнать, наконец, ту заветную тайну, которую свято хранили и прадед Ануфрий, и дед его Афанасий, и дядька Данила.
Есть не хотелось, почти залпом выпил поставленный перед ним чай и вышел из избушки.
Когда племянник вернулся в избушку, Данила сказал ему:
— Ты, паря, думать, я не понимаю твое состояние? Вам, молодым, нада все и — сразу. Это было знакомо и мне, када я был таким, как ты: горячим, хлестким, непоседливым. С годами приходит не ум, а опыт. То есть приводится в порядок тот ум, что даден от природы, и не боле того. Ежели нет ума от природы, то и опыт попусту. Вот как у старого Воробья. Опыта у него на нас двоих хватит, а ума и нетути. Но человек он честный и верный — за это и ценю. У тебя, чую, ум есть. Есть и хватка — наша, беловска. Потому и решаю передать тебе свое знание, кое передано было мне отцом моим и завещано дедом Ануфрием Захаровичем. По родовой линии: отец — сыну, тот — своему сыну, а я — племяннику, так как у меня своего сына нет. Ты мне — заместо сына. Потому и возился с тобой столь годов. Потому — потерпи. Седни все и узнашь.
