— Брось думать об этом, дочка, — обнял племянницу Данила. — Худое поминать — добра не видать. Ты — молодая, все у вас с Мишкой впереди. Вы с с ним — удивительная пара. Вот и счастье.
— Да, счастье, — соглашалась Люба.
Прижавшись к дядькиному плечу, заплакала.
— Поплачь, поплачь, дочка, облегчи душу. Я б тож с тобой поплакал, да не умею. И у меня на душе пересохло. Я вить до встречи с Дуней жив был тока тем, что был у меня единственный родной мне человек — ваш отец, о чем я никогда не забывал. Вы, детки его, были еще малы. Теперь вот и вы стали взрослыми. И разрослась моя родня. И жить стало для кого. Ну ладно, вытри-ка слезки свои, племянница, — погладил ее по голове. — Пойдем к людям. Да возле гроба надо посидеть — последние часы вить с родным человеком. И ему там, где душа счас его, легче будет…
Они вернулись к людям.
Владимир в это время подъезжал к дому приятеля Витьки Курицина, который так же, как и он, имел жилье в райцентре, но предпочитал поселок, где в любую минуту мог понадобиться то в лесосеке, то на нижнем складе, то на пилораме, то еще где-нибудь. К тому же после ухода Любы не торопился жениться, потому и спешить было некуда. За домом ходила прислуга не прислуга, а так — вдовая женщина лет пятидесяти пяти, у которой в поселке не было никого, кто бы в ней нуждался.
Катерина Ивановна в поселке появилась сравнительно недавно, лет десять назад, имела высшее образование, работала в бухгалтерии и была, как принято говорить, не из простых. Курицин долго к ней приглядывался и однажды предложил перейти к нему на должность то ли хозяйки, то ли содержанки дома с зарплатой выше, чем та имела в конторе фирмы, и Катерина Ивановна согласилась, быстро усвоив, что от нее требуется. А требовалось воссоздать атмосферу семьи родителей Курицина, чтобы обед — на три блюда, сливочное масло бы подавалось непременно чуть подогретым, чтобы стояли на столе графинчики с вином и водкой, чтобы любое блюдо — с пылу с жару. У Виктора Николаевича всегда имелись чистые отглаженные сорочки, белье, спал он в пахнущей разнотравьем постели, у кровати поджидали уютные комнатные тапочки. Катерина Ивановна ни о чем не спрашивала, ни во что не вмешивалась, одинаково предупредительно принимая как самого Курицина, так и его друзей. Короче, женщина, как хозяйка, дала ему все то, чего не могла, да и не хотела дать Люба.
Владимир Белов приехал как раз к столу. Погруженный в свои мысли, смотрел угрюмо, с нескрываемым внутренним раздражением, что, кажется, чиркни спичку, и — вспыхнет, наговорит грубостей, накричит, затопает ногами.
Состояние приятеля Курицин не столько понял, сколько почувствовал. Не спрашивая, налил водки, Катерина Ивановна поставила перед Беловым еще один прибор.
— Прими мои соболезнования, Степаныч, и выпей, — пододвинул к приятелю рюмку. — Легче станет. И я с тобой выпью.
Ни слова не говоря, Владимир все содержимое графинчика разлил по фужерам, что поставлены были для напитков. Один подтолкнул в сторону Курицина.
— Выпьем, — бросил коротко. — До дна.
Выбирать не приходилось, и приятели выпили до дна. Тут же Владимир достал из внутреннего кармана бутылку, из другого — еще одну.
Сказал тоном, не терпящим возражений:
— Сегодня будем пить столько, сколько влезет.
Курицин заерзал, попытался что-то сказать, Владимир повысил голос:
— Я тебе повторяю: будем пить столько, сколько влезет, и — точка! Отцы умирают только раз в жизни, да и другие причины есть — потом расскажу.
По второй пили уже из рюмок. Водка на Владимира действовала медленно, мало-помалу раздражение уходило, по телу растекалась горячая истома, и он заговорил о том, что тревожило обоих.
— Знаешь, Николаич, когда я узнал, что сожгли наши трактора, то готов был порвать на части того, кто это сделал. Когда узнал, что погром устроил мой, теперь уже покойный, батя, то испытал чувство растерянности. Ну, в самом деле: он же прекрасно знал, кому вредит. Даже ежели ему и не нравились мои лесные дела, но не жечь же трактора.
— Так ведь в его тайгу залезли, кедрач стали валить, — заметил Курицин. — За свое, получается, вступился.
— Вот именно. Выходит, и он был таким же, как и мы, собственником.
— Ну, там, наверное, несколько иное, — уклончиво ответил умный Курицин. — Для людей его поколения все принадлежало всем, то есть народу. Мы же работаем только на свой карман.
— А почему тогда во время заготовки ореха в коопромхоз сдавал только калиброванную шишку?.. Орешек же очищенный, отборный вывозил домой, а мать потом — на базар? — раздраженно настаивал на своем Владимир.
— Ты правильно подметил: сдавал. Кроме того, он следил за состоянием участка, вел подкормку зверья, копытных, сдавал лекарственное сырье. Участок был под постоянным доглядом, и никто на его территории не пакостил. А тут родной сын принялся выметать подчистую. Это, знаешь ли, не каждый способен пережить.
— Да черт с ними, с тракторами! Кстати, как идет ремонт?
— Три уже на ходу, хоть завтра завози бригады. Еще два будут готовы через недельку.
— Молодец. Что ценю в тебе, так это исполнительность. Два раза повторять не надо. Вообще же у меня давняя думка — поставить добычу ореха на промышленную основу. Эти тайги, в том числе и батина, слабые, много не набьешь. Знаю я одну, да там дядька командует. Пока в силе — не залезешь, может и перестрелять. Характер покруче батиного будет. А он еще лет десять протянет.
— Значит, надо подмочь ему освободиться от участка…
Владимир засмеялся, потянулся к бутылке, налил рюмки.
— Подмочь, говоришь? Каким образом? Узнавал я в коопзверопромхозе — дела у них, знаешь, идут хреново, но собственности своей не теряют. Остаются в штате и охотники, которые сейчас зарабатывают копейки, — слишком упали в цене шкурки, да и другую продукцию надо уметь пристроить. У них же на это мозгов не хватает.
— Пока идет дележ крупной собственности, мелкие предприятия будут банкротиться.
— Вот-вот, но мелкие можно сделать и крупными, по крайней мере все дело в хорошо организованном сбыте, а таежные деликатесы многих интересуют. Капиталисты за рубежом с руками оторвут, только надо найти на них выходы. Промхозовскому руководству дело это не по силам — в печенках сидит у них память о сладкой жизни, когда государство гнало продукцию на экспорт, а они делили да проедали импорт. Тут должен быть свой кульбит, и он мне видится в том, чтобы выкупить производство, а на тайгу можно заключить договор аренды — лет эдак на сорок девять.
— Хитро, но в основе — правильно. Только и здесь надо иметь связи с заинтересованными людишками, причем и в райцентре, и в области. Может, больше в райцентре, чем в области. Захотят войти в долю или по крайности потребуется хорошая взятка — не скупиться.
— Взятка — не беда, можно и дать, а вот пускать сюда кого-либо не хотелось бы. Когда документы будут оформлены, тогда и дядьку можно будет отодвинуть. Попрыгает да и сядет на то же место.
