— Правильно толкует энтот Курица, — судачили где-нибудь у себя в Совете ветераны, — между собой поселковые фамилию кандидата переиначивали на свой лад.
— У меня дружок фронтовой в Белоруссии, дак уже никогда не встренемся, — вздыхает седовласый фронтовик. — Вот бы снова, как прежде, объединиться нам всем и начать жить в мире и согласии.
— Пензия счас вроде бы и ничего, а цены растут — не угнаться. Ну мы-то — ладно. А вот как жить деткам, внучатам? — вопрошает его сосед.
— Кака-то непонятная политика в государстве. То хают советский строй, то бают о каких-то социяльных гарантиях, а в аптеку не зайти — цены на лекарства ну прям космические… — вступает в разговор кто-нибудь еще.
Потолкуют о том, о сем и перейдут к предстоящим выборам.
— Курица-то наш за ум взялся, правильные вещи говорит. Я, знашь, за его буду голосовать, — повернется к соседу тот, что сидит ближе к окну.
— Правильные-то правильные, а вот выберут его, дак зачнет карман себе набивать народными денежками, — сомневается сидящий рядом.
— Не скажи, сусед, при ем-то Ануфриевский леспромхоз в гору шел, а теперя круглый лес за кордон гонют, а переработка — побоку. Перерабатывать у себя надо бы, а уж гнать ассортимент, тогда и с прибылью будем, — вклинивается в беседу третий.
Однако не везде, куда приезжал кандидат, встречали его гладь, да тишь. В бывшем красном уголке Присаянского лесхоза Курицин с самого начала почувствовал некую враждебность зала, где и взгляды исподлобья, и кривые ухмылки, и короткие смешки, и что-то еще, чего нельзя охватить разом. Первые ряды занимали ветераны предприятия. Эти сидели насупившись, сосредоточенно глядя перед собой на стоящий в центре стол, на тряпку, которая когда-то называлась задником, на приткнувшуюся сбоку трибуну.
Средние ряды занимали женщины, они, как всегда, были нейтральны, втайне ожидая от встречи какого-то для себя послабления. И не только для себя и своих семей — для близких и дальних сородичей, для своего поселка, райцентра.
Последние ряды, как водится, занимали мужики — взъерошенные внешне и внутренне, ушедшие в свои мысли, готовые в любую минуту вскочить и кричать о своем.
Курицин еще только начал говорить — не совсем уверенно, а может быть и нескладно, как тут же кто-то с задних рядов выкрикнул:
— К власти рвешься, чтобы уж совсем наши леса кончить! Вы с Володькой Беловым не разбираете, что перед вами: сосна, лиственница или кедр, — все косите подряд! А на охрану у государства денег нет — от вас же, от таких заготовителей, охранять!..
Зал зашевелился, недобро оскалился: ветераны вздернули головы, женщины зашумели, мужики приподнялись со своих мест, словно и в самом деле собирались сорваться и кинуться к сцене.
— Леса полностью расстроены!..
— Зарплату по полгода не получаем!..
— Техника не обновляется!..
— Нет денег на горючку, на запчасти, а пожары — туши!..
— Акционировать хотят начальнички лесхозы, хозяевами вздумали стать!..
Люди по сути называли самые болевые места предприятия, потому что это была их жизнь, и каждый из находящихся в зале претендовал на свое собственное место в этой жизни. И ничего более не желал, потому что человеку всегда комфортнее там, где он прижился, с чем сросся сердцем, куда идет каждое утро на работу и откуда в семью перетекает достаток.
— Петрович, вжарь ему! — просили в зале. — Скажи свое слово!..
Зачинщик скандала пробивался с задних рядов к обшарпанной трибуне времен Хрущева. В мужике лет пятидесяти от роду Курицин узнал лесника Василия Чернова, который нередко представлял Присаянский район на разного рода экологических конференциях в областном центре, а потом выступал в местной газете со статьями. Люди его знали как непримиримого борца за правду, не боящегося эту правду резать в глаза кому бы то ни было.
— Я вот о чем говорить собрался, — начал Чернов, явно волнуясь, отчего лицо раскраснелось, глаза повлажнели, а руки мотались, словно тряпицы на ветру, и которые он не знал, куда девать. — Курицина Виктора Николаевича мы все знаем как хорошего производственника. Но не без изъяна. Вы ведь помните, как он стал применять лебедочный метод заготовки, хотя метод был фактически запрещен.
— Скажем так: был подвержен критике, как экологически себя не оправдавший. Официально же его никто не запрещал, — несколько осипшим голосом парировал кандидат в мэры.
— Согласен. Но ведь когда лесина летит по склону горы, то сметает она на своем пути все — подрост, ягодники, муравейники и тому подобное. Вред от такой заготовки — не подсчитать.
— Петрович, говори по существу! — выкрикнули с задних рядов.
— Я и по существу скажу.
Курицин понял, что как раз и нельзя позволять Чернову развить свою мысль. Он поднял руку, как это делал, когда приходилось говорить с рабочими, и жест этот на сидящих в зале подействовал почти магически. Люди притихли, приготовились слушать.
— Вы же, Василий Петрович, знаете, что не от хорошей жизни пришлось применять тот метод. В низинах остался тонкомер, а на тонкомере плана не сделаешь. Людям же надо платить зарплату, прогрессивку, и другого пути сделать план у леспромхоза просто не было. Я сам за экологию, поэтому у себя в Ануфриевском леспромхозе и организовал лесопитомник, чего другие леспромхозы никогда не делали. А сколько я вам помогал техникой, когда случались пожары…
— При пожарах все помогали — не то что сейчас! — крикнули из зала.
— Правильно, помогали, — согласился и Курицин. — Только смотря как. Можно дать бульдозер и — забыть. Я же сам бывал на пожарах, организовывал людей, средства тушения, мой леспромхоз подвозил обеды.
По лицам в зале Курицин видел, что настроение людей начинает складываться в его пользу, как бы в его поддержку начал говорить и Чернов.
— Хозяин ты, Виктор Николаевич, неплохой, я это сам могу подтвердить — много раз бывал у вас в лесосеках. И саженцы мы у вас в леспромхозе почти что задаром брали, и семена. Но только где он теперь, Ануфриевский леспромхоз? Все передано частнику. А частнику — известное дело, только прибыль нужна.
— Где леспромхоз?! — поддержали из зала.
— И тут позвольте не согласиться с вами, Василий Петрович, — уже полностью владея собой, отвечал Курицин. — Леспромхоз, как вы знаете, был обанкрочен вместе с другими предприятиями лесодобывающей отрасли, и тут уж, извините, такая политика государства.
Курицин сделал паузу, прошелся вдоль стола, обогнул его и встал против сидевших, приготовясь загибать пальцы.
— Но я не позволил растащить технику — раз… Не позволил развалить складские помещения, автогаражи — два… Не позволил демонтировать и пустить с молотка пилорамы, а сумел преобразовать леспромхоз в другую структуру — три… И я сохранил коллектив — это четыре… Да, структуру частную, но другого сегодня в государстве просто нет. Мы ведь не «черные лесорубы», и у нас все по закону. И есть работа у людей, просматриваемое будущее. Вот ради этого просматриваемого будущего я и иду в мэры — это пять!..
