— Знаменитый летчик.
Постреленок раздвинул ветки, по пояс высунулся наружу.
— Город Омск где стоит?
— В Сибири.
— Ока куда впадает?
Воронцов захлопал глазами: тужился преодолеть слабые познания по географии. Пришел на подмогу водитель студебеккера:
— В Волгу, в великую русскую реку Волгу Ока впадает. Доволен, перехватчик шпионов?
От яблони герой сделал два шага в сторону, остановился в нерешительности. Босоногий, в солдатской гимнастерке, свисающей с плеч, в порванных на коленях штанишках экзаменатор смотрел исподлобья на незнакомых дядек и чесал под мышкой.
— Последний вопрос: Петр I кого у Кремля казнил?
Тут и Куцейкин не подкачал:
— Стрельцы жизни лишились, которые супротив царя бунтарили. Правильно делали: Петр немчуру привечал, бороды стриг… На лобном месте и распотешились палачи над стрельцами.
— Теперь видно — свои, — облегченно вымолвил мальчуган и смело подошел к бойцам.
— Ты ушлый, грамотный! — похвалил Данила.
— По географии, истории из пятерок не вылазил, — пояснил польщенный хлопец.
Щека у него была расцарапана, руки и ноги оплетены трещинками давношних цыпок.
— Где лицо окровянил?
— Последнюю одичалую кошку в хуторе ловлю — не могу поймать. Она на дерево, я за ней. Сорвался. Тут танкисты недавно были. Мне шлем давали поносить — тяяжееелыый! Двух котов им отдал. У одного ухи обморожены и брюхо в репьях.
— Где кошка-дикарка?
— Везде. То по Дуськиному двору носится. То из нашего слухового окна глядит.
— Скажи нам имя свое, ушлячок?
— Иванка я. Кем же еще мне быть?
— Поймай нам, Иванка, кошку — кусок сахара получишь и горсть галет. — Данила для пробы протянул сухой желтоватый квадратик.
Неторопливо, с достоинством принял юный хуторянин галетину из руки, сощурил глаза, обмозговывая предложение.
— Ну, поймаешь или нет?
— Кусок сахара большой? Покажите.
Воронцов развязал вещмешок, извлек из тряпицы сладкое богатство войны. Кусок рафинада был с детский кулачок.
Вялым языком мальчонок облизал засохшие губы, деловито произнес:
— Согласный.
Тетка Дуся продолжала громко баюкать старую корзину.
— Малыша укачивает что ли? — спросил водитель.
Иванка сморщил нос, махнул рукой.
— Да-а не-е-ет. В корзинке самоварная труба. Дуся на три деревни письма носила. Похоронка за похоронкой шли… вот и рехнулась. Фрицы ее малютку под танк бросили. Сидит часами, баюкает трубу. Вопить примется. Волосы на себе рвет. Хожу ее проведать, помогаю. Сейчас за водой сбегаю.
— Поймаешь дикарку — никому не отдавай. Ладно?
— Честное пионерское — никому… Дядя, дай лизнуть сахар.
Воронцов извлек из кармана складной нож, отсек от рафинада кусочек. Пока расчленял сахар, Иванка стоял перед ним с поднятым подолом гимнастерки, улавливал крошки.
— Вот тебе сладкий задаточек. Нравишься ты нам — практичный мужик!
Мужик слюнил палец и приклеивал сахаринки, рассыпанные по грязной бледно-зеленой материи.
Староверцу хотелось остаться в хуторе, поохотиться на одичалую кошку, а главное — побыть одному.
— Данилушка, поезжай с богом дальше. Я с отроком побуду. На возвратном пути заедете. Кошка нашей будет.
— Ой ли?
— Право, Данилушка, изловим.
Вспомнил сибирец наказ взводного командира: гляди в оба за богомольцем… Да черт с ним. Куда убежит?
— Оставайся. Попозже чаек вскипяти. Прошу тебя: разживись редькой. И кваском, если сможешь.
Студебеккер упылил по большаку.
Иванка с прищуром глядел на солдата, извлекающего из вещевого мешка пузатую книжку и кусок колбасы.
— Возьми, отрок, на такую приманку любую кошку поймаешь. Сейчас ступай.
Орефий блаженно развалился у плетня, погрузился в чтение молитвенника.
— Слава тебе, осподи. Выпало уединение, короткая свобода. Ни мышей, ни землянки, ни табачного дыма, ни совиных глаз взводного надзирателя.
Вернулся Иванка к плетню — солдата не оказалось на месте. На примятой траве валялась матерчатая закладка от молитвенника. Мальчонок пролез в пролом плетня, подбежал к тете Дусе.
— Солдата не видала?
— Нету, нету похоронок… все раздала… отстаньте, — пробубнила сумасшедшая письмоносица, продолжая убаюкивать погнутую самоварную трубу.
9
Нарымская наседливая зима привыкла испытывать долготерпение твердокаменной земли. Светлели деньки: солнце торопилось помочь блуждающей где-то весне отыскать верный свороток к васюганским урманам и промороженным топям.
Изрядно проредили артельные лесоповальщики Сухую Гриву. Не с овчинку кажутся теперь небеса над головой — распахнуты синей ширью, предвещающей близкое окончание трудармейской зимней маеты, короткую передышку перед колготливым сплавом. Все будут начеку: люди, лесовозные баржи, лодки, багры. Вослед за тихим ледогоном сплавщики торопливо спихнут в воду богатство урманов. Растянутые бревна-боны — сторожевые псы затопленных берегов — денно и нощно станут стеречь правильный ход деловой древесины. Не выпустят из общего протяженного гурта.
Статные сосны продолжают шумно взмахивать хвойными крыльями, доказывая недолгим парением бесстрашие и нетерпение. Они торопятся попасть на сани, выехать по волокам на дорогу-ледянку. Вадыльга заждалась неторопкой весны, веселых ледоходных деньков и плотоспуска.
Единственная ладонь бригадира Запрудина лоснится от лучковой пилы. Давно перестали бугриться под скрюченными пальцами свежие мозоли, взмыленная работа утопила их. Растеклись по всей ладони упругими, затверделыми шишками, не причиняя руке боли и помех. Пилит Яков в долгий нагиб спины — колеблется маятником культя в рукаве хлопчатобумажного пиджака, дразнит неповергнутый ствол. Угрюм стахановец: трудармейцев отрывают на поиски банды, слитой из дезертиров. Убийство Остаха, идущего из скита с пушниной для колхоза, поджог трех стогов сена за Вадыльгой заставили шевелиться районную милицию. Рыскали по тайге. Проверяли охотничьи избушки, заимки. Осмотрели скит. На следы бандитов не удалось наткнуться.
Меховой Угодник надоумил службистов сделать обыск у Панкратия. Обшарили кладовку, погреб, сеновал. Запускали руки в сапоги и фетровые валенки. Опрокинули бочку с приготовленной для огорода золой. Пушнину не обнаружили.
— Жеребца куда спрятал? — выпытывал старший из сыскной группы.
— На ледянке бревна таскает.
— Кто подтвердит?
