– Я же тебе говорил! – Хворостецкий вытащил из кармана зажигалку фирмы «Зиппо» и показал Ханне.
– Я пойду вперед, ты иди за мной.
Он попытался взять ее за руку, но Ханна прижалась к стене и спрятала руки за спину. Хворостецкий оказался с ней в темном коридоре. Но хваленая зажигалка, сколько он ее ни тряс, зажигаться не спешила.
– Долбаный фитиль! Собирался же заменить!
Вся же проблема состояла в том, что руки режиссера были в жире от копченой рыбы, который залепил колесико. Вокруг Хворостецкого, невидимого в кромешной тьме, расплылась волна перегара, смешанного с вонью бензина. Наконец-то зажигалка вспыхнула. Режиссер бодренько скомандовал:
– Вперед!
Ханна заспешила за ним. Но когда они дошли до номера и Ханна отперла замок, Хворостецкого ждало разочарование. Женщина скользнула за дверь и повернула изнутри ключ.
– Э, погоди… Фрау, фройляйн… Мы так с тобой не договаривались.
– Юрий, вам надо лечь отдохнуть, – послышалось из-за двери.
Юрий не стал оплакивать сегодняшнее поражение, посчитав его временным, впереди еще маячило много дней и много ночей, так что шансы у него оставались, и он надеялся воспользоваться ситуацией в зоне, где безлюдно и наверняка страшно. Немка, скорее всего, испугается и станет искать защиты, а он ее предоставит. Закроет Ханну своим телом, а там и…
– Ну ладно, как хочешь, – Хворостецкий поднял бутылку и приложился к горлышку.
В пять глотков он выпил водку, бутылка с грохотом покатилась по длинному темному коридору. Хворостецкий запел песню и двинулся в поисках своего номера.
Но туда он добрался не сразу. Его остановил шум, доносившийся из комнаты, где жили Семага, Кошевников и Бархотин. Там о чем-то бурно спорили, грязно ругались. Хворостецкий, постояв немного в темном коридоре, резко толкнул дверь, переступил порог, чтобы навести порядок. Журналист на этот раз доказывал оператору, что тот ни черта не смыслит в кино и потому Денег за съемки не получит. Оператор покраснел, набычился, готовый звездануть журналиста прямо в переносицу своим огромным кулаком. Анатолий, сидя на кровати, невозмутимо взирал на эту сцену – от него не требовалось разбираться в тонкостях киноискусства, и в этом заключалось его преимущество.
– Мужики, хорош! – закричал Хворостецкий, подходя к столу.
– А какого хера этот придурок говорит, что я снимать не умею? – как к третейскому судье, воззвал к режиссеру оператор. – Юра, мы же с тобой столько бабок скосили, столько сюжетов наделали, а этот козел говорит, что мне не заплатят денег.
– Да ладно, успокойся, Валера, он пошутил. Правда, Виталик?
Виталий решил, что ссориться с Бархотиным не стоит – дело-то общее.
– Я пошутил, – примирительно сказал он, оглядываясь по сторонам в поисках бутылки водки.
Водки в комнате не оказалось. Все, что можно было выпить, они уже выпили.
– Эй, Толя, – обратился Хворостецкий к водителю, – сбегай в машину.
– Не пойду, – сказал водитель, – я уже хочу спать, пусть другие бегают.
– А пива хочешь?
– Вот пива выпил бы.
– Сходи принеси.
– Не пойду, – наотрез отказался Анатолий.
– Ну ты и козел, – ласково упрекнул режиссер.
– Давай я схожу, – предложил Семага.
– Я тебе ключи от машины не дам.
Спор мог закончиться скандалом, если бы не оператор. Он нагнулся к своей сумке и вытащил из ее недр литровую бутыль вина.
– Вот, мужики, – сказал он, – домашнее, сам делал, выстоялось.
– А мы не сдохнем от него? – спросил Кошевников.
– Ты что! Я же для себя делал.
– Тогда давай.
Вино оказалось темным и густым, как смола. К тому же липким. Они вчетвером в два захода выпили вино и утолили жажду. Потом закурили, – Надо бы со стола убрать, – сказал Виталий, ни к кому не обращаясь.
– Вот ты и убери, – предложил Валерий.
– На хрен убирать, – нашелся Виталий, – все равно утром жрать будем. Утром и уберем.
– Ладно, надо еще отлить, – сказал, пошевелившись, водитель, но вдруг его начало корчить, и по его виду было нетрудно догадаться, что он начнет отливать прямо здесь, но не низом, а верхом.
Он зажал рот двумя руками, его лицо побелело, глаза выпучились и он, ничего не видя перед собой, сшибая стулья, опрокидывая бутылки, опрометью бросился к туалету. Не успела хлопнуть дверь, как раздались специфические звуки, словно неумелый трубач пытался извлечь из горна сигнал тревоги.
– Эка его… – сказал Семага, гордый тем, что неприятность случилась не с ним.
Через пару минут воцарилась тишина, затем зашумела вода, и из туалета появился просветлевший лицом Анатолий.
– Это все – вино. От водки такого не бывает.
– Хорошее у меня вино, для себя же делал.
Семага заерзал на своем стуле, с беспокойством глядя то на Хворостецкого, то на осунувшегося водителя.
– Что, и тебя прихватило? – заботливо поинтересовался Кошевников у Семаги.
Тот молчал, словно набрал в рот воды, боясь разжать губы. Затем судорожно сглотнул слюну. И это движение решило исход. На глазах у товарищей Семага переломился надвое и принялся вываливать содержимое желудка прямо на вытертый ковер между широко расставленными ногами. Больше всех смеялся Анатолий Кошевников, он даже хлопал в ладоши, крича:
– Вот разобрало!
Хворостецкий понял, что он уже никому здесь ничем не поможет, и удалился по-английски, бесшумно прикрыв дверь. А Виталий взялся чистить ковер под доброжелательные комментарии приятелей.
Глава 11
Черный «мерседес» мчался по улицам Москвы, то и дело нарушая правила дорожного движения. Аркадий Шанкуров вел машину так, словно не существовало пешеходных переходов, не горели светофоры, он ехал так, будто перед ним на бешеной скорости, сверкая синим сигнальным фонарем, мчалась машина ГАИ, заставляя всех прижиматься к обочине. Охрана не поспевала за своим обезумевшим хозяином.
– Куда он несется? – громко кричал сидевший за рулем джипа Гарик. – Какого черта ты его не остановил? Охранник, который пытался образумить Аркадия Геннадьевича еще возле ресторана, с покрасневшим от возбуждения лицом, огрызнулся:
– А ты чего не остановил? Ты же знаешь, когда он пьяный – дурной. И пристрелить может. «Чероки» совершил головокружительный маневр и приблизился к «мерседесу» на целых пятьдесят метров.
– Знаю, знаю. Гони скорее!
– Да куда скорее? Мне его не обойти. Сейчас что-то будет.
– А может, пронесет? – сказал водитель, выкручивая баранку то вправо, то влево, стараясь не отстать от Шестисотого «мерседеса».
