И Девильнев однажды навестил Александра Романовича в его имении. Старинный парк с оранжереями был великолепен. Но нелюдимая супруга Брюса даже не пожелала выйти к Девильневу. Он видел её мельком в парке. Видел, как было желто её лицо, как тусклы глаза. Невольно думалось о том, как больно ранит людей уязвленная гордость. Могла бы стать императрицей, да не стала! Стоит ли горевать о несбывшемся и теперь уже несбыточном? Странно устроены люди! Она прожила в замужестве всего лишь год и умерла в возрасте тридцати трех лет. Упокоилась в фамильном склепе, оставив мужу шкатулку с китайским жемчугом.
Да, у нынешней императрицы золотой характер. Милосердна к бедным, вызволяет из заточения униженных напрасно. Чего уж желать лучшего? Но в Московском сыскном приказе и в Тайной сыскной канцелярии были одним из указов новой императрицы встревожены. Хорошо-то оно хорошо, но получается, что ничего хорошего! Вслух этого никто не говорил, но все друг друга здесь и просто по глазам понимали.
Императрица отменила смертную казнь. Человеколюбие Богу и людям приятно, кто спорит? А только в той же Москве обыватели теперь боятся и на улицу выходить. Богатых людей даже собственная охрана не в состоянии уберечь. В канцелярии считали, примерно, конечно, и получилось, что за последний год только в Московской губернии от помещиков сбежало сто тысяч крестьян. Куда девались? А никуда не девались. Бродягами бродят, без бумаг, без поручных записей. А бродяга вечно голоден, и волей-неволей надумает что-то украсть или кого-то ограбить.
Дошло уж до того, что шайки на деревни нападают, выкуп со старост берут. А в конце зимы под Москвой на винокуренный завод напали, бревном ворота выбили, охранников топорами зарубили, управляющего в бочке с вином утопили. Все перепились, с собой в ведрах и флягах много вина утащили. А то, что в заводе осталось, — подожгли, чтоб никому не доставалось. И завод сгорел, и селенье при нем сгорело.
Девильнев привык спать вполуха, одетым. Ночь-полночь поднимали, и приходилось скакать с пистолетами и шпагой куда прикажут. А то шел в каком-нибудь рядне, изображая нищего, и тоже держал пистоль под кафтаном наготове. Носил рыжие, черные и седые парики, приклеивал то усы, то бороду. Бывал во многих побоищах трактирных и в опасных перестрелках.
Всякого насмотрелся. И уже забылось обещание братьев-масонов о переменах в его жизни. Думал он, что Пьер Жевахов уже и забыл о нем напрочь. Но однажды его неожиданно вызвал Левшин:
— А ты, брат, хитер!
— Почему вы так решили?
— Решил от меня сбежать и молчал столько времени? Я ведь знаю, как долго такие дела под сукном лежат. Ну что ж. Кто-то перед самой императрицей о твоем переводе в армию хлопотал. Теперь уж нам тебя нельзя не пустить. Но ведь теперь война начинается, там тебя убить могут. Откажись!
— Не смею отказываться! Вы же сами сказали, что о моем переводе известно самой государыне.
Получив подорожную и другие бумаги, отправился в вояж. И вот он сидел за чаем в петербургском доме Пьера. Жевахов пояснил Томасу:
— Ведомство твое своих чиновников отстаивает до конца. Отступников оно даже уничтожает. Можешь умереть, скушав чего-нибудь за обедом, либо обрушится на тебя дерево на бульваре, либо кирпич с крыши упадет. Не так-то просто тебя оттуда выцарапать. Служить будешь под началом полковника Петра Александровича Румянцева. Знаешь ли ты, кто это такой?
— Даже не слыхал о таком.
— Его отец, Александр Иванович Румянцев, не кто иной, как внебрачный сын Петра Великого. Так вот, полковник Петр Александрович будет теперь твоим начальником. Это он выхлопотал тебя из сыска. Сам он еще недавно учился в Берлине, но преуспел там лишь по части совращения с пути истинного высокородных немецким дам. Да это и неудивительно. Мужчина это стройный, высоченного роста, великой силы, настоящий лев! Кулаком быка убивает! После нескольких скандалов вернули его из Германии в российскую столицу. Он очень понравился императрице Елисавете, и она сделала его полковником. Он стремится набирать в свой полк богатырей. И я рекомендовал ему тебя. Ты ведь роста немалого и красив в меру, и в своей трудной службе сильно возмужал. Завтра поедем к полковнику, я тебя представлю.
Поговорили еще об общих знакомых, вспомнили Сорбонну. Томас не выдержал и спросил у Пьера:
— А давно ли ты был в своем поместье? В Ибряшкине? Помнишь, как ты писал обнаженную натуру с одной девицы. Кажется, её звали Палашкой? Она по-прежнему живет в вашем имении?
Пьер удивленно глянул на друга:
— Палашка? Понятия не имею! Может, и живет. В Ибряшкине я с тех пор как нас арестовали, не бывал. Некогда. Все занимаюсь политик! Никогда не занимайся политик, шер ами! А то и у тебя не будет ни капли времени. Мне предлагают службу по внешним связям. Скоро я буду занят еще больше. А уж если я выберусь когда-нибудь в Ибряшкину, то первое, что я там сделаю, выпорю как следует негодника Еремея! Он опять не прислал мне денег! Вот уж скотина так скотина! Таких скотов и свет не видал!
11. ВЕНЕРЫ И АПОЛЛОНЫ
Гуляла по Летнему саду, разглядывая статуи, юная баронесса Матильда фон Танненберг. Она прибыла с мужем из Москвы, чтобы осмотреть достопримечательности Петербурга. Муж задержался в адмиралтействе, и юная особа прогуливалась одна. Остановилась возле статуи Аполлона, солнце просвечивало сквозь листву, мраморный юноша был прекрасен. Вдруг из-за статуи появился высокий статный офицер и сказал:
— Неправда ли, мадам, Аполлон великолепен?
Матильда кивнула.
Офицер продолжил беседу:
— А знаете ли, мадам, что вас обманывают?
— Кто и как? — изумилась Матильда.
— Вас, и все дамское общество, уже несколько столетий обманывают эллины и греки. Они же клевещут на нас, мужчин, злонамеренно изображая вот это место! — и офицер указал на фиговый листок. — Настоящее мужское приспособление, мадам, никаким фиговым листком не закроешь, в чем я вас призываю немедленно убедиться.
С этими словами офицер обнял железными руками Матильду, крепко прижал к себе, успев высвободить из белоснежных рейтуз то, что у Аполлона было столь слабо выражено. Матильда и опомниться не успела, как оказалась прижатой задним местом к Аполлону. Она только ахала да всхлипывала:
— Нас могут видеть! О боже мой! Нас могут видеть!
Офицер сурово делал свое дело. И их действительно увидели. Когда взаимное их обогащение подходило к апогею, в аллеи вошел муж Матильды. Он не сразу понял, что происходит, а когда понял, возопил:
— К барьеру!
Офицер, закончивший занятие с Матильдой, приподнял этого господина за воротник и сказал:
— Умолкни, слизняк! Я полковник Петр Александрович Румянцев.
И гордой поступью полковник удалился. О! Барон был не одинок в своем несчастье! Молодой Румянцев брал женщин приступом в самых неожиданных местах. Он грешил с ними в кустах, лодках, бочках, в подвалах, на чердаках, в канавах, в каналах. В казармах, в частных домах и в императорских дворцах. На балах и торжественных обедах, во время театральных представлений и катаний на санях. Стоя, лежа, сидя, на четвереньках, на корточках. В удобных и неудобных положениях. Сдержать наступательный порыв Петра Румянцева было невозможно, да и мало было охотников эти порывы сдерживать.
