– Разве у вас есть сын? – спросил Матиас с удивлением, решив, что Ферстель говорит о ребенке Иссидоры.
– Да, – ответил тот с улыбкой. – Мой сын пока еще не родился, но я слушаю его сердцебиение каждую ночь. Он уже просится на свет Божий, но мы знаем, что еще не время, еще нужно немного подождать, – поднял бокал. – За моего сына, за нашу семью.
– За императора Франца Ферстеля, – сказал Матиас, пригубив ром.
– Хорошо, что ты напомнил мне про императора, – Ферстель поднялся. – Нам нужно открыть еще один сундук жены Наполеона. Спасти нас от разорения помогут на этот раз кружева Жозефины. А ты, Анджалеоне, должен подумать над портретом Марлен, – протянул ему руку. – До завтра.
– Я приду через два дня, – сказал Матиас. – Краскам нужно просохнуть, а мне отдохнуть. Спасибо за угощение, – развернулся и ушел.
Ром распалил в нем ненависть и ревность до такой степени, что Матиас испытывал физическую боль. Ему хотелось выть, кричать, крушить все на своем пути. Радость исчезла. Ее заменила навязчивая мысль, которая сверлила мозг:
– Ты должен убить Ферстеля, убить, убить…
Лишь у дверей дома она притупилась, уступив место новой:
– Я должен похитить Луизу. Должен отнять ее у него… Луиза станет моей…
… В тот день, когда Матиас вошел в комнату Луизы, она еще находилась под впечатлением от сна, была в его власти. Она стояла с закрытыми глазами спиной к двери, расчесывала волосы, негромко пела и ждала чуда. Услышав голос Матиаса, она обрадовалась и испугалась, поняв, что это не сон, что в любой момент может войти Ферстель, и тогда произойдет нечто ужасное. Луиза не решилась даже повернуть голову. Она что-то сказала, и Матиас ушел.
Луиза села на кровать, закрыла лицо руками, чтобы вернуться в сон… Она силилась вспомнить лицо молодого офицера, с которым встретилась в Вотивкирхе. Они стояли рядом, смотрели на окно-розу, через витражное стекло которого внутрь проникали солнечные лучи, и слушали орган. Время от времени офицер поглядывал на Луизу и, едва шевеля губами, объяснялся ей в любви. А она замирала от счастья, потому что впервые испытывала настоящее чувство. Любовь сделала ее тело невесомым. Луиза оторвалась от земли и взлетела вверх, под своды собора и оттуда, с умопомрачительной высоты, бросилась вниз, в объятия любимого. Умерла, чтобы жить…
Она убрала руки от лица, встала, посмотрела на себя в зеркало, собрала волосы, завязала их узлом на затылке, сказала:
– Я люблю вас, мой друг… Люблю…
То, что потом произошло в комнате, которую расписывал Матиас, стало продолжением ее сна. Его признание и ее шепот связали воедино вымысел и реальность, сделали Матиаса и Луизу соучастниками чуда. Не было сомнений в том, что их чувства взаимны. А, малыш, толкнувший Луизу изнутри, стал главным и единственным свидетелем произошедшего.
В этот момент Луиза поняла, что ребенок – это ее частичка. И от того, как она отнесется к нему сейчас, будет зависеть его жизнь. Луиза прижала руки к животу, сказала:
– Люблю! – убежала.
Теперь она всю себя посвятит ребенку. Всю себя…
В какой-то миг Луиза решила, что малыш, которого она носит под сердцем, это – ребенок Матиаса, хоть прекрасно понимала, что от разговоров и взглядов дети не появляются. Единственным мужчиной, с которым она была близка, является ее муж Франц Ферстель, но она его ненавидит. А Матиаса она любит, любит… Теперь в ее снах они каждую ночь будут гулять, взявшись за руки по улочкам Вены… Это поможет ей выжить….
Луиза испугалась своих чувств, поэтому приказала Хорхе запереть Матиаса.
– Господи, прости мне этот грех, – опустившись на колени, попросила она. – Я не стану себя оправдывать. Ты все знаешь… Я благодарю Тебя за новые чувства, возникшие в моем сердце. Я принимаю эту любовь, посланную мне во спасение…
Стук в дверь Луизу напугал. Так стучал только ее супруг. Едва она успела подняться с колен, дверь распахнулась. Господин Ферстель остановился на пороге, приказал:
– Луиза, открывай сундуки. Кредиторы вновь отыскали нашу Ахиллесову пяту. До конца недели мы должны выложить приличную сумму, чтобы остаться на плаву…
Он говорил, а она с грустью смотрела мимо него. Она понимала, что он ее обманывает. Но уличать его во лжи не хотела. Зачем? Пусть считает ее наивной дурочкой, которая ни о чем не подозревает. А она прекрасно знает, что денег у них достаточно. Она слышала, как Ферстель хвастался соседу, что богат, как император. Утверждал, что денег, вырученных от продажи ткани, хватит на несколько лет. Мужчины разговаривали так громко, что Луиза, находящаяся в своей комнате, слышала отчетливо каждое слово. Выпитый ром добавлял им куража.
Вначале они обсуждали дела на плантациях, потом сетовали на нерадивых слуг, на сварливых жен, мечтающих о дорогих нарядах и развлечениях, и после этого затронули финансовый вопрос. Луиза запомнила сумму, которую назвал Ферстель и восклицание его собеседника:
– Да с такими деньжищами можно поселиться в Орлеане на ру Рояль!
[2]
Бросай свою плантацию, Франц, и…
Последние слова утонули в дружном хохоте. Насмеявшись вдоволь, Ферстель сказал:
– Жить на ру Рояль прекрасно, но на плантации жить лучше и приятнее. Мы здесь хозяева, все здесь принадлежит нам. Пусть плантация наша не так велика, но это – наша земля, на которой мы устанавливаем свои законы. А в Орлеане правят банкиры, массоны, игроки, которым нужно подчиняться, кланяться, угождать… Это не по мне. Лучше приезжать в Орлеан для развлечений, – снова хохот.
– Кстати, Франц, ты знаешь, что на Бурбоне открыли новый бордель под звучным названием «Золотой лев»?
– Да, но тише. Не будем обсуждать это здесь…
– О, прости… – дружный хохот.
Луиза, сидевшая за вышиванием, уколола палец. Открылась дверь, в комнату заглянул Ферстель.
– Мы не сильно шумим, дорогая?
– Нет, – сказала она, стараясь на него не смотреть.
– Мы скоро разойдемся, потерпи немного. Послушай Штрауса, чтобы не скучать, – предложил он.
– Спасибо, – она отложила вышивание, завела патефон.
Слушать музыку было приятнее, чем болтовню подвыпивших мужчин. Хотя время от времени дружный смех прорывался и через музыку, раздражая Луизу. Ей казалось, что плантаторы насмехаются над ее молодостью и неопытностью, рассказывают друг другу о любовных похождениях в «Золотом льве»…
– Ты слушаешь меня, Луиза? – голос Ферстеля вернул ее обратно. – Ты слушаешь?
– Да, – она посмотрела на него. – Слушаю…
– Тогда, почему у тебя такой безразличный взгляд? – Ферстель рассердился.
– Я думаю о том, как назвать кружева, – ответила она.
– Тебе незачем об этом думать, – сказал он строго. – Я уже назвал их кружевами Жозефины. Тебе остается лишь рассказать, как они к нам попали. Предыдущая история о сбежавшей жене Наполеона произвела настоящий фурор. Новая история должна принести нам еще больше денег…
