— Жди меня и я вернусь…
Теперь муж пришёл в себя. Его незагорелое лицо стало бесцветным, покрылось паутиной розовых капилляров. Волос на голове не стало. Брови и ресницы поседели. Казалось, он превратился в заготовку для нанесения пробного макияжа обучающимся этому искусству студентами. Оставалось только с чего-то начать. Но на это не решался никто.
Впервые подойдя к его больничной койке, и прочитав табличку с фамилией «Сотников», Катерина ужаснулась. Ей показалось, что под видом её любимого благородного сильного мужа скрывалась безликая худая кукла. И теперь врачам предстоит приложить все силы, чтобы снова надуть и закамуфлировать беспомощно лежащее в кровати существо под Степана, придать ему необходимый статус, настроить речь. Только его голубые глаза оставались такими же, но слегка потускнели и замутились.
Ежедневно приходя в больницу, она начинала привыкать видеть знакомые черты его лица: надбровные дуги, большие глазницы, носогубные складки. Её любящее сердце дорисовывало отсутствующие фрагменты неизгладимого близкого образа, компромиссно принимаемые принципиальной несговорчивой памятью.
Только здесь, сидя у его больничной постели, она неожиданно для себя поняла, что он мог к ней не вернуться. Что она могла больше ни разу его не встретить. Не увидеть стоящим в дверях. Не проводить взглядом любимую спину, идущую через турникет.
И эти стихи, которые он так любил. Что было бы с ними?
Она вдруг представила, как читает их про себя на похоронах и потом, когда опускают гроб в землю и торжественно стреляет вверх почётный караул. Но потом вспомнила слова о том, что если бы он умер — то ей ничего не сказали. Как ничего? Соврали бы, что он пропал без вести в морской пучине? Спрятали бы тело? Потом уничтожили, сожгли? Всё это было так ужасно!
Она бы продолжала ждать, твердя как молитву «Жди меня, и я вернусь…».
Смогла бы она избавиться от этих когда-то любимых мелодичных рифм, обещавших ей возвращение мужа и не сдержавших своё слово? А теперь царапающих до крови, разрывающих нити, которые ещё продолжали связывать её с мужем. И, сорвавшись с губ в последний раз, улетевших куда-то вдаль, словно мигрирующая стая птиц. Быть может к другой женщине ещё продолжающей ждать и надеяться.
Все эти годы она жила с дочкой, окутываемые невидимой заботой любимого человека. Он постоянно звучал в их жизни своими привычками, добрым смехом и спокойным голосом. Всё вокруг носило на себе след Степана. В каждом из них она видела своего мужа. Каждый предмет в доме мог рассказать ей о нём что-то своё особенное, чего никто не знал. И она могла часами ходить по квартире, слушая эти рассказы, собирая их в единое целое, создавая незримую картину его присутствия.
Ваза, которую он отодвигал от дивана, чтобы не уронить, когда садился за стол. Узорчатая белоснежная кружка для чая, с ручкой в виде голубого дельфина. Она стояла на столе, только когда Степан был дома.
Но теперь после госпиталя он не пил дома чай. Не ел макароны. И не любил море. Он не хотел даже думать о том, что окружало его на службе. Его мысли и желания были здесь, с его семьёй. Катерине казалось странным то, что моряк разлюбил море. Но она привыкла не задавать лишних вопросов.
За этот год, пока муж выздоравливал, Катерина взрослела. Общаясь с врачами, другими больными, их посетителями, она узнала, что атомная подводная лодка — это опасно. Что какой-то адмирал решил получить очередное звание и аварийную лодку, пришедшую из африканской морской зоны, отправил сразу на показательные стрельбы в Атлантику, где и произошла трагедия. Что треть экипажа осталась задраенной в реакторном отсеке. Остальных удалось снять, и они умирали по дороге в госпиталь. Единицы выжили, но все побелели и полысели. Что ещё произошло с ними, никто не рассказывал. О том, что ещё произойдёт — никто не хотел гадать. Адмирала перевели в другое место службы на повышение, и там он получил очередной звание.
В стране шла перестройка. Тот коммунизм, к которому все шли, оказался блефом. И к чему они идут сейчас никто не знает. Каждая партия тянула одеяло на себя. В Москве отгрохотали танки, обстреляв дом правительства, тем самым проведя аналогию с Авророй, открыли новый этап жизни страны.
Степана комиссовали, и он удачно устроился вторым помощником капитана в иностранную морскую компанию, филиал которой находился в Питере на Двинской. Через год был уже капитаном. Он всё реже встречался со своими однополчанами. Казалось, что те продолжают оставаться в том далёком героическом прошлом, теперь висящем на тонкой ниточке и готовом в любую секунду оторваться и шлёпнуться на страницы истории очередной причудливой кляксой, над которой потом будут колдовать историки и высасывать свои диссертации.
Периодически Степана мучили приступы неизвестной болезни. Неожиданно его сваливала температура за сорок, и он лежал в бреду два — три дня. После чего приходил в себя, и как ни в чём не бывало, шёл на работу. Волосы на его голове так и не появились. Брови выросли, но оставались седыми. Ежегодные медицинские комиссии рекомендовали ему лечение. Нужных лекарств и необходимых стационаров в России не было. Изредка на заходах в Англии, он проходил оздоровительный курс и чувствовал себя лучше.
Встречи с друзьями становились всё более грустными. Говорили о том, что военного флота в стране нет. Большинство кораблей продано. А те, что остались, боятся выйти в океан, дабы не затонуть. Денег экипажам не платят. Офицеры пьянствуют. Глядя, как генералы торгуют достоянием страны, сами распродают военное имущество и продовольствие. Бездельничающих матросов сдают в аренду появившимся нуворишам. Кого-то посадили. Кто-то застрелился.
Верный Отечеству десантник Полин, напившись, выпрашивал себе разведвзвод спецназа, чтобы перестрелять предателей.
— Почему именно спецназа? — задавали ему вопрос друзья.
— Потому, что не хватит патронов, — насупив брови, играя желваками на скулах, отвечал он, — и мы, затупив о вражеские потроха свои ножи, будем продолжать грызть гадов зубами, как нас учила Родина!
Эти разговоры немного смущали Катерину, поскольку в их семье было всё в достатке. Иногда ей казалось, что мужчины продолжают играть в какие-то свои игры, как раньше. Типа «войнушки», куда девочек не брали. И по какому бы поводу они не собирались, всегда оканчивалось тем, что начинали спорить, много курить и пить.
После таких встреч Степан становился всё более замкнутым. Будучи на берегу, в выходные ездил в Зеленогорск, удручённый своими мыслями, ходил вдоль финского залива и возвращался только к вечеру немного повеселевший. Его прогулки совершенно не тревожили Катерину. Она так же считала их маленькими автономками. Ведь её муж в душе оставался всё тем же суровым подводником, честным и принципиальным. Следуя вдоль границы воды и суши, продолжал, решать какую-то поставленную перед собой задачу. Похоже, он снова готов был полюбить море, а может просто желанная суша стала ему чужой. Эта современная Родина оказалась перепроданная, заложенная, разорённая своими детьми. А море оставалось всё тем же, поскольку очередь до него пока не дошла.
