— Понимаете Игорь…, — она запнулась.
— Игорь Михайлович, — подсказал ей Бойдов, и поправился, — если Вам удобней, можно Игорь.
— Нет, мне удобней Игорь Михайлович, — торопливо защебетала она, — понимаете, был конкурс. Я его так ждала! Готовилась. Мама сшила мне платье. Она так переживала за меня. И я победила. Победила всех! Представляете? Как они все завидовали, когда мне вручали корону! Где моя корона?
Она, вдруг, взволнованно приподнялась на локтях и стала крутить головой в стороны, забыв про повязку на глазах, словно надеялась увидеть свою потерю.
— Где моя корона? — обеспокоенно, чуть не плача лепетала она тоненьким голоском, — Найдите её. Я не помню, куда её дели? Я всё время держала её в руке, пока меня везли в скорой.
Она нажала кнопку на стене, около кровати, и продолжала стенать, не обращая никакого внимания на Игоря.
Появилась медсестра.
— Что случилось? — обеспокоенно произнесла она.
— Вы не знаете, где её корона? — спросил Игорь.
Как не знать, она её из рук не выпускает. Уснула вчера днём, я её в тумбочку положила.
— Дайте, дайте мне её, я хочу её видеть! — нетерпеливо обрадовалась Юля.
Игорь наклонился, достал из тумбочки маленький кокошник из лёгкого сплава, украшенный разноцветными стразами и протянул ей.
Юля, не видя протянутого ей сокровища, упёрлась своими белыми тонкими ручками в матрас и, вытянув верхнюю часть тела из кокона одеяла, заботливо подоткнутого вокруг, села на кровать. Неожиданно протянула руки к Игорю.
И от этого её движения, невидимая волна всколыхнула пространство. Ударила в грудь Бойдова, беспрепятственно пройдя через одежду, рёбра, лёгкие, прямо в сердце, наполнив его чем-то жгучим, и сладостным, мучительно незнакомым и таинственным, предчувствием чего-то прекрасного и опасного одновременно. Словно выглядываешь с балкона высотного дома, и у тебя захватывает дух, от сказочной картины увиденного, услышанного совсем рядом щебетанья птиц, которые раньше казались такими недосягаемыми. И та уверенность, с которой ты крепко держишься за край металлического ограждения, может рассыпаться в мгновенье, из-за какого-нибудь пустяка. К примеру, из-за слишком резкого дуновенья, или плохого крепления балкона к дому. От этой, воображаемой случайности, от её представления, сердце начинает бешено колотиться в груди, увеличиваясь, грозя заполнить всё внутреннее пространство, просочиться сквозь рёбра и затмить собой весь мир, который слился для тебя воедино. В ощущение невидимого и неосязаемого парения в этой комнате, с матовым освещением, старательно переполненной угасшей белизной стен, потолка и постельного белья, с дезинфицирующим запахом лекарств и надежды. И протянутые к Игорю прозрачные бледные девичьи руки, слепо пытающиеся найти в пространстве недавнюю опору, как подтверждение своего существования в этом мире. Быть может того ограждения, которое отделяет её от раскинувшейся под ней прекрасной и непредсказуемой пропасти под названием жизнь.
И как нечто большее, чем этот кусочек металла, Игорь вложил в руки Юли корону, символ её недавней победы. Всего лишь капельку надежды в океане греховных человеческих страстей выдуманных, призрачных условностей благополучия и мгновенного торжества.
Она стала с умилением ощупывать её узорчатую поверхность. Заулыбалась, показав красивые ровные белоснежные зубки. Запахнутый ранее халатик слегка разошёлся и сквозь полупрозрачную ночную рубашку Игорь увидел округлости крепкой девичьей груди с тёмными клювиками сосков.
Медсестра, перехватив его взгляд, быстро поправила Юлин халат.
— Если Вы закончили, то можете идти, — жёстко обратилась она к Игорю, — ей нужно на перевязку.
— Нет, нет, — забеспокоилась Юля, — я ещё не всё рассказала.
— Ну, тогда поторопитесь, пожалуйста, а то мне за Вас влетит!
Игорь проводил взглядом уходящую медсестру и снова посмотрел на Юлю. Ему хотелось, чтобы её халатик снова распахнулся и предоставил ему тайно полюбоваться её прелестями. Без пошлого жеманства и девичьего смущения очаровательной хозяйки. Не предполагающей своей бесстыдной оголённости. И от того становящейся безумно желанной в своей слепой непорочности и целомудрии.
Все последующие вопросы Игорь задавал, словно во сне, по инерции, будто раздвоившись на две половины. Одна из которых, продолжала витать под запыленным потолком палаты, ловя и выпуская первых весенних солнечных зайчиков, в надежде прорвать туманную пелену окна и вырваться наружу. А вторая, скрючившись на табурете, и положив на колени папку, старалась вытянуть как можно больше сведений из пока единственного свидетеля.
— Быть может, Вы запомнили парня, который плеснул кислотой? Знаете его? Может, поссорились, или отвергли его любовь?
— Нет, я его не знаю, — тихо говорила она.
— И никогда не видели? Опознать сможете?
— Нет! Нет! Нет! — капризно закричала Юля. Как я вам его опознаю?
И первая половина под потолком нервно вздрагивала, умоляя о жалости и сострадании.
Бойдов чувствовал, что заговорился, и тут же смягчил тон:
— Может, подумаете? Помните, в чём он был одет?
— Нечего мне думать, — раздражённо ответила она, — Одет как все: черная кожаная куртка, под ней спортивный костюм Адидас.
— Больше ничего не запомнили? Может он что-то сказал?
— Нет, я ничего не слышала, — сказала она и замолчала, словно раздумывая.
А затем чуть слышно, будто для себя, опустив голову, произнесла: — У тебя такой приятный и необыкновенный голос. У меня мурашки от него идут по телу. Можно я потрогаю твоё лицо?
Игоря словно бросили в кипяток. Он барахтался, не понимая, где искать спасения, к какому берегу плыть, и чувствовал, как растворяется в нём, приобретая всем телом стоградусную температуру.
— Да, — только и смог он сказать.
— Какое у тебя горячее лицо, — сказала она, прикоснувшись ладонью к его лбу, затем понемногу опуская её вниз, — у тебя высокий лоб, большой нос, пухлые губы, почему ты сегодня небрит? — и засмеялась, журчанием весеннего ручейка устремившегося по округлостям разноцветных глянцевых камешков.
— Некогда, — едва слышно выговорил Бойдов, — работы много.
— Суровый уголовный розыск! — сказала она басом, передразнивая Игоря.
Жар в теле постепенно растворился, а вместе с ним стена отчуждения, которая преследовала Игоря с тех пор, как он расстался с женой. Ему впервые стало спокойно рядом с женщиной, которую он почувствовал в этой хрупкой девочке с бинтами на глазах. Хотелось сидеть так вечно у этой больничной койки с ободранными металлическими спинками. В этой неаккуратно, как видно недавно, покрашенной палате с перемазанными той же краской люстрами. С едва проникающим, через давно немытое окно, дневным светом, не образующим теней.
— Я запишу Ваши показания, а затем прочту их вслух, — взял себя в руки Бойдов, — мне надо, чтобы вы расписались.
