Тщательно выбритый, он стоял на перроне в рабочей спецовке. На недовольно вопросительный взгляд матери — сказал, что здесь все так ходят.
Мы не виделись несколько месяцев, и я с удовольствием почувствовал его крепкие объятия, запах табака и «тройного» одеколона. Мать едва прислонилась к отцу. Чуть тронув его губы своими, отвернула голову. Смутилась — смотрят же!..
Мама, мамочка, мамуля…
Отец достал пачку «беломора». Оранжевая суша, порезанная синими реками на части, красная звездочка в центре — этот кусочек родины всегда был при нём. Вынул папиросу, покрутил щепотью, разминая в гильзе табак. Постучал трубкой о ладонь, выталкивая мелкие крошки. Сунул в рот. Сжал пальцами поперек сомкнутых губ. Но не закурил — сорвался и стал руководить погрузкой чемоданов. Пачка неосознанно осталась в руке.
Вокруг топтались монголы. Блеск шёлковых халатов на солнце — скорее от засаленности. Показатель сытости жизни — обтирали жирные руки после еды. Трафареты узоров на материи, точно прилипшие огромные снежинки. Сапоги на толстой подошве с загнутыми вверх носами. Высокие голенища с ярким орнаментом. На головах колпаки, отороченные мехом. Что-то квохтали на своем языке. Тянули мужчин за рукава:
— Компан! Компан! Компан!.. (приятель)
Закидывали на плечи прибывшим грубо выделанные шкуры рыжих лисиц. Демонстративно поглаживали густой мех. Встряхивали, любуясь, привлекали внимание. Мотали поднятыми в руках огромными китайскими термосами, что переливались на солнце, играя перламутром. Интересовались у женщин:
— Кухан, чичик байна?.. (Хозяйка, дети есть?)
Иностранок тронуть не смели. С расстояния тыкали заскорузлыми пальцами с грязными ногтями в бусы и серёжки. Жестами предлагали обмен.
Недалеко стояли навьюченные низкорослые лошади, смахивающие на ишаков. Распахнутые ресницы огромных выпуклых глаз — грустных, как у арабских наложниц. Спадающие ниже живота лохматые гривы. Короткие пучки хвостов точно гигантские помазки — обрезанное продано модницам на шиньоны.
Нетерпеливо переступали копытами, нервно подергивали кожей. Поводили глазами. Внезапно вскидывали морду. Как охранные собаки, пытались укусить россиян, грозно хрипели, закусив удила.
Город я рассмотреть не успел. Да и ничего интересного в нём не оказалось. Вдали виднелись несколько панельных пятиэтажек, похожих на ленинградские «хрущевки». Из форточек торчали железные трубы.
Увидев мое недоумение, отец улыбнулся:
— Кочевники!.. В квартиру устанавливают юрту. В ней живут. Дымоход выводят наружу.
Я подумал, что в этих жилищах все же теплее, чем в промокшей палатке гостеприимной столицы нашей Родины:
«Ты никогда не бывал в нашем городе светлом…»
Вокруг — одноэтажные бараки. Редкие запыленные деревца. Покосившиеся разрисованные углём и мелом заборчики, затоптанные клумбы, опрокинутые качели. Видно, всё недавно построено, произведено, вскопано и посажено. Но сразу искорежено, обезображено, загажено, разорено. Цивилизация приживается тяжело…
Удивляла повсеместная грязь и мусор. Дул суховей. Закручивал в маленькие смерчи пустые картонные коробки. Поднимал вверх обрывки газет с характерным коричневым чирканьем — туалетной бумаги в продаже не было. По неровному, в трещинах и выбоинах, асфальту катились и подпрыгивали пустые консервные банки с этикетками советских производителей: из-под тушенки, кильки в томате и сгущенного молока.
Подъехал небольшой автобус и погрузил прибывшие семьи. Сунувшихся в него монголов выгнали взашей. Те ругались. В промежутках между словами — русский мат (хотя есть мнение, что он как раз монгольский). Выдергивали из голенищ сапог плётки, витые из кожаных ремней с короткой рукоятью. Потрясали.
Рядом стояли их земляки в российской военной форме на вырост. Кончики пальцев едва торчат из манжет зеленой гимнастерки. Низ брюк завернут наверх, не подшит. Краповые погоны. Фуражки с голубым околышем на оттопыренных ушах — почти летчики! Круглые медные лица как раскаленные сковородки. Росчерки глаз, колбаски губ. Нос приплюснут вровень с обветренными маковками щёк. То ли солдаты, то ли милиционеры. Глядели молча, как истуканы. Ничего не предпринимали.
Дороги засыпаны щебнем, рядом чернеют горки застывшего асфальта — не успели уложить.
Через полчаса подъехали к одноэтажному деревянному бараку салатного цвета. Снаружи на стенах большие пятна с проглядывающими крест-накрест рейками. Штукатурка отпала. Плоскими обломанными брикетами валялась внизу. Местные ребятишки кромсали ее на мелки. Рисовали тут же — на серой цементной отмостке дома.
Это была гостиница для советских специалистов. К вечеру ее наполнили голоса взрослых и крики детей. Все разные: смуглолицые и белокожие, даже узкоглазые как монголы. Я был уверен, что все, кого понимаю, — русские. Независимо от внешности.
Познакомиться не успел. Наутро — самолет. Маленький кукурузник понёс нас ещё дальше.
Мать говорила, что контракт заключен на два года.
«Целых два года, — думал я, — в этой неизвестной, чужой стране».
Все казалось странным, непривычным. Настораживало.
Прижимался лицом к иллюминатору. Внизу проплывали степи, гребни невысоких гор, холмы. Редко возникающие белые юрты кнопками пришпиливали коричневые вытоптанные круги к зеленым склонам. Вокруг клопами двигались черные точки — стада животных. Изредка, словно неровные порезы на теле огромного бугристого зверя, поблескивали на солнце голубые ручейки.
Через час полета с горизонта наполз густой лес. А в нём — река. Прозрачной синевой рукавов плела узоры среди вздымающихся густых зеленых крон.
— Тайга! — сказал отец. — Дикие нехоженые места!
«Где эта заграница? — думал я. — Небоскребы и автобаны, которые видел по телевизору и на картинках?»
Отец сидел спереди. Тыкал пальцем в иллюминатор, с восторгом рассказывая о кочевой жизни монголов. Сыпал анекдотами об их первобытной отсталости. И я не мог взять в толк, каким образом иностранцы могут быть глупее нас, если живут за границей? Учительница истории в школе объясняла, что русских не пускают в другие страны, чтобы они не позорили своей отсталостью наш великий Советский Союз! Только очень умные и политически подготовленные граждане имели право на выезд. Как могли заслужить это мой отец-сантехник и мать-работница завода? Я думал, что наша семья попала за рубеж случайно. В любой момент могла прийти телеграмма, чтобы развернуть самолет. Вернуть нас на вокзал. Хорошо, если бы не оштрафовали — родители давно копили на «Запорожец».
…После короткой тряски по колдобинам самолет остановился, взревев, затих. Со скрежетом отъехала металлическая дверь.
Новый мир ворвался в салон ярким испепеляющим солнцем, жаром степей, запахом ковыля. Наполнил самолет щебетанием птиц, стрекотанием кузнечиков и других незнакомых звуков. Залетела большая ярко-красная бабочка — последняя инстанция. По краю крыльев — лампасы, в центре — коричневые круги, словно глаза. Вид генеральский. Осмотрелась. Произвела ревизию, устремилась наружу, не найдя нарушений.
