Постепенно я приобрёл привычку просыпаться ночью. Несмотря на это, знакомые сновидения успевали растревожить мое сознание, навеять грусть. Заставляя утром чувствовать тревожное, беспомощное послевкусие…
Открыл глаза. В нос ударил затхлый, прокисший запах пота, плесени и параши. На душе муторно.
За стенами белая ночь. Из маленького окошка под потолком струится бледный поток света. Застыл на цементном полу камеры ярким четырехугольным зайчиком. Слегка рассеивает темноту остального замкнутого пространства.
Занавеска в углу, прикрывающая нужник — призрачная декорация, над которой вот-вот появятся головы кукол. Искусственно заплачут, запричитают, начнут сочувствовать. Как в детском театре.
Вспучившаяся краска потолка, окантованная радужными узорами протечек, казалось, вскипела от горючих слез плакальщиц оставшихся снаружи. Меня это не касается — обо мне давно никто не волнуется. Все повторяется снова и снова. Каждый раз, попадая в камеру, я думаю, что жизнь идет по кругу. Но освобождаясь, прихожу к выводу, что всё-таки по спирали — её растягивают мои года. Грустно. Не хочется грузиться.
Пора!
Пнул металлическую сетку, провисшую под Стасом, спящим на втором ярусе.
— Подъем, Хорек! Который час?
Тот вытащил из-под матраса дешевый сотовый телефон, включил. Тихонько пропел динамик.
— Четыре утрааа, — зевнул.
— За работу! Звони своей мартышке, чтобы была наготове.
Пружины наверху заскрипели, появилась наклоненная лысая голова. Свесилась. Сужающееся к удлинённому носу лицо. Настоящий хорек! К тому же — вонюч! Глазки забегали. Испуганно закивал, засуетился, преданно широко улыбнулся:
— Сейчас сделаю, Монгол!
Пахнуло гнилью.
Я поморщился, презрительно поджал нижнюю губу.
Хорек заметил, плотно сомкнул рот с редкими жёлтыми зубами. Прикрыл ладонью.
Я сел на постель. Провел по лицу рукой сверху вниз, снимая остатки сна. Потеребил нос. Отпуская, резко выдохнул неприятное зловоние. Коснулся пальцами белорусских усов. Как у Мулявина. Люблю Песняров.
Вода в камере ржавая, так что лучше не умываться. Пить можно ту, что передали Стасу.
Он стал названивать подруге.
— Аккумулятор садится, — недовольно пробубнил, прижимая телефон к уху.
— На тройку лохов хватит, — отозвался я, — с утра дежурит Хохол. За штуку отдам ему на подзарядку.
Не все менты продажные, или… скорее, дело в цене.
Время идет. Я начинаю нервничать, но молчу. В упор глядя на Хорька, оттопыриваю толстую нижнюю губу и выпучиваю глаза. Этому я научился в тюрьме. Стас видит мое недовольство. Все понимает, зараза.
На воле было проще. Там пацаны и без меня справлялись. Главное, научить разговаривать по-человечески. Чтобы клиент поверил. В душу влезть. Здесь приходится все делать самому. Хорек двух слов связать не может!
— Юльк, ты? — Стас счастлив. — Чего так долго трубу не брала? Мы же договаривались! Отсыпаться надо днём! Ты готова? Здесь Монго…
Он не успел договорить.
Меня замкнуло. Пнул снизу сетку так сильно, что он ударился головой о потолок.
— Заткнись! — внутри все бурлило. — Ещё только раз назови меня!
— Но это же не имя… — зашептал он, прикрыв ладонью динамик.
— Урод! — я сплюнул. — Какая разница?!
Подумал, что человечество никогда не избавится от бездарей типа Хорька. Ему за тридцать — ничему не научился. В свои сорок восемь я должен думать за него. Мне уже пора на заслуженный отдых по льготной тарифной сетке. Но никому ничего нельзя поручить. Если не сделаешь сам — никто за тебя не сделает. Как это все надоело. Стоит провернуть хорошее дельце, и вся пехота начинает восхищаться. Вместо того чтобы самим думать мозгами, а не задницей.
— Пусть будет на связи! — сказал я. Протянул руку.
Хорек свернул разговор. Аккуратно вложил телефон мне в ладонь.
Я поднес его к глазам.
«Та-ак… первая цифра до шести, остальные любые. Всего — семь».
Не глядя стал тыкать большим пальцем в клавиши.
Длинные гудки. Долго никто не подходил. Жалко аккумулятор расходуется. Трубку взяла женщина. Сонно недовольно произнесла:
— Алло!
Голос показался надменным, пренебрежительным.
Сосредоточился. В последнее время случались срывы. Возраст не тот. Набрал в легкие воздуха, задержал дыхание, стал плаксиво выдавливать:
— Мама, это я…
Замер, ожидая. Сглотнул хрипотцу. Ответный ход, ну же! Ну!
Хорек снова свесился вниз. В полумраке я видел его выжидательно напряженную улыбку. Подбадривающий взгляд. Он показал мне кулак с выкинутым большим пальцем.
Подхалим!..
— Кто я? — с легким волнением и заинтересованностью недоверчиво спросила женщина.
Жаль, первый заход не сработал!
— Ну, я же — я! — постарался вытянуть тональность, срываясь на фальцет. Придал голосу легкое возмущение.
— Как тебя зовут? — в голосе женщины появилась легкая насмешка.
Я мысленно обругал пресс службу полиции и телевидение, которые в последнее время постоянно инструктировали граждан быть внимательней к ночным звонкам. Судя по продолжительности разговора, женщина все же сомневалась. Решил идти ва-банк. Выдавил на губы слюну, чтобы слышалось всхлипывание:
— Мама, это же я! Твой сын! Ты что, меня не узнаёшь? — в голосе звучали слезы и несдерживаемая обида.
Женщина замолчала. Послышался скрип и шорох белья. Похоже, встала с постели. Затем тихий писк открываемой двери.
— У меня две дочки! — ехидно прозвучал голос.
Затем гудки.
Я понял, что она лжет. Иначе — зачем идти в соседнюю комнату и так долго разговаривать. Значит — сын есть. И он в ее квартире. Не была уверена, что он ночует дома? Это тоже победа! Правда, маленькая. Я нажал на меню. Занес номер телефона в память. У меня ещё будет время пообщаться с ней, повторить попытку.
Хорек разочарованно махнул рукой и убрался на место.
Глава 3. Жизнь в поселке
Поселок встретил нас лаем и визгом собак.
Это было побоище. Прямо на дороге взбесилась огромная стая. Тридцать-сорок четвероногих рвали друг друга. Крупные и мелкие, хвосты загнуты, уши болтаются. С виду — помесь овчарок и лаек. Серые, белые, черные, в пятнах — разноцветное месиво.
Шерсть летела клочьями.
Из огромного клубка извивающихся рычащих тел, скуля, вырывались раненые. Припадали к земле, хромая, огрызались. Оглядывались, уходили в сторону. Там зализывали раны на боках и лапах. Бой для них был окончен. Метрах в двадцати ложились на землю. Наблюдали продолжающуюся схватку на безопасном расстоянии. Изредка тявкали, подбадривали своих. Может, подсказывали, с какой стороны лучше зайти или предупреждали об окружении.
