Лиза потянулась ко мне, обняла за шею, мы снова занялись сексом. Прямо здесь, в холодном мерцании телевизора, который продолжал дарить надежду на возвращение ее сына. Под ровное сопение внучки. В истекающем из детской комнаты смраде иссыхающего тела. И было в этой близости что-то некрасивое, порочное. Словно каждый из нас хотел использовать её только для себя. Что-то найти, собрать воедино, склеить…
— Надо мужа перевернуть, — Лиза очнулась, тихонько встала, накинула халат и направилась в детскую.
Через пару минут вернулась. Лицо ее стало белым. Глаза расширены. Осторожно прикрыла дверь.
— Надо вызвать скорую, — прошептала она, — мне кажется, Виктор умер.
Неожиданная новость заставила меня приподняться. Я понял, что мы его убили. Только что. Беззвучным сплетением тел. Жаркими поцелуями. Судорогой экстаза. Я отмщён!!
Быстро оделся. Сделал несколько шагов к детской. Остановился. В этой смерти ничего не почувствовал для себя: ни облегчения, ни радости, ни злости.
Лиза взяла телефон и набрала две цифры. После короткого разговора положила трубку. Присела на край дивана:
— Он тоже был на войне, — склонилась, поставила локти на колени. Подперла ладонями подбородок, продолжала точно в беспамятстве, — в Чернобыле. Война его и убила. Догнала и убила. Я родилась и жила в Припяти на Украине. Приехала домой на выходные из киевского института. Окна квартиры выходили прямо на атомную станцию. Взрыва не слышала. Часа в три ночи на улице началась суета. Сверху — гул. Из окна увидела, как над крышей завис вертолет. Обрадовалась. Надо же! В институте расскажу подругам. Над станцией дым. Но не черный, не жёлтый, а синеватый. Пахнет какой-то химией, в горле першит. Все высыпали на балконы. Прилипли к окнам. Кто в бинокль смотрит, кто фотографирует. А небо синее-синее, словно выкрасилось от дыма станции. На крыше фигурки пожарных — тушат. Солдаты как приведения ходили по улице в белых маскировочных халатах и масках. Я стояла на балконе и смотрела как завороженная. Думала — кто ещё такое увидит? Как мне повезло! Хотела запомнить на всю жизнь. Запомнила — лицо уже позже потемнело.
Я посмотрел на ее высушенные кисти.
Лиза перехватила мой взгляд:
— А, руки… Это от массажа. Вазелин, крема, людская боль… А там… родители своих маленьких детей на мансарды выносили. Представляешь? Ничего не знали. Фотографировались на фоне свечения.
Я никому это не рассказывала. Сначала нельзя было, а потом… К чему?..
Стали нас эвакуировать. Здесь и познакомилась с Виктором. Он офицером был. В группе ликвидаторов. Красавец. Лицо в веснушках. Волосы такие рыжие, аж красные, глаза горят. Всюду хотел успеть.
Оставил адрес. Стали переписываться. Он полгода в больнице лежал. Навещала. Позже поженились, забрал к себе сюда. Он так и не смог привыкнуть к мирной жизни. Потом был Афганистан. Постоянные командировки в Чечню. Куча орденов, медали. Казалось, он заглаживает свою вину… Какую?..
«Вот тебе и Пёс, — думал я, — в Чернобыль полез, горячие точки. Что он там забыл? Хотя — человек военный. А я даже не служил, никакая совесть меня не мучила — всё по этапам…»
Сработал домофон. Приехали врачи и констатировали смерть. Выписали справку. Перестраховались — позвонили в отделение полиции. Уехали. Пришёл знакомый участковый.
— Это снова вы? — слегка удивился он, увидев меня. — Что-то мы стали часто встречаться! Больше не падаете с крыльца? Пора бы уже сойти со скользкой дорожки. А то — неровен час…
Покачал головой. Обернулся к Лизе. Достал из папки и передал сложенный пополам листок:
— Вот возьмите, просили.
Она автоматически взяла, продолжала стоять, держа в руках, не раскрывая.
Участковый зашёл в детскую. Выйдя, стал составлять протокол.
Вернулась баба Зина. Начала причитать.
Полицейский обрадовался, что не надо ходить по соседям — её и меня записал в понятые. Вызвал труповозку.
Я поспешил на выход. Решил, что женщины здесь справятся и без меня. Попрощался. Лиза протянула мне сложенный листок, что передал участковый. Тихо произнесла:
— Это тебе.
Я открыл. Там были записаны данные моей матери. И место проживания: Сестрорецк, улица Коммунаров….
Мама, мамочка, мамуля…
Я вспомнил — именно там проживала моя бабушка Наташа. Как приезжала к нам в гости. Сидела на стуле, дремала, сахарок на ладони. Матушка в ванной: дыр-дыр, дыр-дыр… Так мало осталось в памяти…
Глава 17. Месть
…Мать прилетела в Дархан, как только ей сообщили, что я не появляюсь на занятиях. Встретил ее молча. Казалось, с тех пор как я звал ее, убегая от очумевшей толпы однокашников, прошла целая вечность. Сердце мое ожесточилось. Был словно каменный — ни эмоций, ни мыслей, ни желаний.
Мать ходила к директору, общалась с учителями. Не знаю, что ей наговорили. Я твёрдо сказал, что больше в эту школу не пойду. Мы вернулись в поселок геологов.
Первое, что я сделал — разорвал все фотографии, где был изображен с однокашниками, выкинул в ведро. Мать заметила, но ничего не сказала. Мне было все равно. Все стало просто. Ничем не дорожил.
Здесь все было по-прежнему, но совсем не так. Гулять я не хотел. Целыми днями, пока родители работали, лежал на кровати и смотрел в потолок. Вечером после ужина старался смыться к себе на косу. Лежал в шалаше, вспоминал Федора и Ланку. Теперь я знал — с ними мне было хорошо.
К ночи возвращался. Отец всегда сидел на крыльце и нервно курил. Лицо словно аварийная сигнализация вспыхивало в ночи при каждой затяжке. Сжимал в руке пачку «беломора». Ничего не спрашивал. Наверно, думал о том, что ему рассказала мать. Я все время чувствовал, что он хочет поговорить. Напряженно глядел мне вслед, косился со стороны. При случае, осторожно гладил по голове. Но продолжал молчать. Не смог. На прощанье тихо сказал: «Держись, сынок».
И я — держался. Уже без его помощи.
Другой русской школы в Дархане не было, и ближе к лету мать отвезла меня в Союз. Оставила дома. Присматривать за мной перевезла бабку Тоню — свою свекровь. Матери поручить не решилась — баба Наташа была слишком доверчивая, часто болела и много спала.
Прощаясь, мать держалась из последних сил. Напоследок прибрала в квартире. Пол натирала сама, меня не просила. Перестирала все белье.
Я сидел в комнате на диване. Безразлично смотрел, как бабкина собака грызет ножку стола. Из ванной звучало знакомое: дыр-дыр, дыр-дыр…
Мама, мамочка, мамуля вернулась к отцу осуществлять мечту…
— Ну привет, Монгол! — встретил меня Васька Рагоян, сразу нарекая кличкой. Косой шрам на щеке делал его ухмылку злорадной. — Как там заграница поживает?
— Дерьмо! — махнул я рукой. Первобытный строй. Живут в юртах, которые устанавливают в квартиры. Отопление не нужно — греются печкой. Трубы из форточек торчат. Ездят на ишаках — лошадях Пржевальского. Те русских кусают как собаки.
