Васька заржал. Он был ростом с меня, хотя гораздо старше. Учился в параллельном классе. Походил на обезьяну: волосатые руки, выдвинутая вперед челюсть, нависающий узкий лоб. Большой рот с отвисшей нижней губой и приплюснутый нос. Густые дуги бровей скрадывали маленькие недоверчивые глазки, которые не смеялись, даже когда Васька покатывался от хохота.
— Выпьешь? — спросил он меня.
— Давай, — именно за этим я пришёл. Хотел обсудить одно дельце.
Мы сидели на кухне. Рагоян стал шарить по шкафам. Заглядывал на полки, отодвигал посуду. Затем вышел в коридор, подставил табурет и встал на него. Через минуту радостный вернулся:
— Отец на антресолях заначку спрятал!
— А как не найдет?
— Подумает, что мать сперла, — усмехнулся он. — А, может, это ее и есть. Они постоянно друг от друга прячут!
Достал из холодильника кусок вареной колбасы, разрезал его пополам, положил на черный хлеб.
— За возвращение, Монгол! — ухмыльнулся он, — Теперь ты Монгол!
Выпили.
— Ты чего не в школе? — спросил я.
— А… болею.
Я сделал удивленное лицо.
— Хандрю! Чего-то хочется, а чего, не знаю. Вот теперь знаю — хотел с тобой выпить.
Он заулыбался и похлопал меня по плечу:
— Брата в армию загребли месяц назад. Говорили, судимых не берут… не берут… А тут пришли вместе с ментами и оформили в пять секунд в стройбат. Никак не привыкну. Предки на работе. Давай ещё по одной! Чтоб ему служилось хорошо!
Он снова налил и мы выпили.
— Ты охтинских пацанов знаешь? — спросил я, хмелея.
— Нормальные, но к нам не сунутся.
— А мне Пёс говорил, что они нас гоняют!
— Кто такой? — Рагоян заинтересовался. Перестал жевать.
— Да, из их шоблы! В Монголии встретились.
— Не знаю такого.
— Может, накажем за базар?
— Да запросто! Сейчас белые ночи настанут. Там по набережным хорошо гулять! Можно пацанов собрать, накостылять, чтобы нас не забывали!
…Примерно через час я спустился с пятого этажа, где жил Рагоян, на первый — в свою квартиру. Бабка Тоня всплеснула руками.
— Сашенька, что-то ты не в себе? Уж не затемпературил?
— Ак-к-климатизация, — еле выговорил я и направился в детскую, лег на диван. Отвернулся к стенке.
— Пахнет-то от тебя как! Алкоголики — ироды, всю парадную провоняли! А покушать?
Но я уже спал.
Бабушка Тоня энергичная высокая старушка подошла к порученному делу очень ответственно. Следовала за мной неотступно. Всюду брала свою болонку. Я в школу — бабка за мной. Во время занятий сидела на лавочке у раздевалки. Потом провожала до дому. Я иду гулять — она с собакой следом. Чтобы не быть дома, я записался во все школьные кружки. Но бабка неотступно была рядом.
Тогда я приделал щеколду на дверь в спальню. Закрывался там. Делал вид, что забота бабули мешает моим занятиям. Вылезал в окно и пару часов болтался с друзьями. Пока однажды не позвонили из милиции и попросили за мной прийти. Вернувшись домой, я сделал вид, что дверь заклинило, и через некоторое время открыл ее изнутри.
Бабка охала, но поверила в свой прогрессирующий склероз. Я продолжал исчезать из дома.
Все развивалось по нарастающей. В белые ночи на «Алые паруса» мы все же отловили охтинскую шпану.
— За что? — кричал здоровенный парень, закрываясь рукой, стоя на одном колене. Это был предводитель.
— За Пса! За Пса… — меня охватило безумие. Я дубасил его доской. Рагоян с корешами гнал остальных по набережной к Большеохтинскому мосту.
— Какого пса? — парень извивался на асфальте. — Не знаю никакого пса…
Я продолжал наносить удары:
— Узнаешь какого! Узнаешь, когда он вернется… Веришь, что я Ленинградец? Веришь?
— Верю-верю…
— Вот и Псу передай…
Меня задержала милиция. В этот раз до утра. Все было серьезно. Именно тогда ночью я впервые увидел тот сон, который впоследствии неотступно преследовал меня.
— Сашо-о-ок! Сашо-о-ок!
Я бежал на крик своего отца. Мчался изо всех сил. Липкий пот, стекающий со лба, притягивал жалящий мелкий гнус. Тот залеплял глаза, и только голос указывал мне правильное направление.
Отец сидел на траве с испуганным видом. Чуть возвышаясь. Словно на кочке. Опирался об нее руками, опасливо озираясь. Ожидая чего-то ужасного, что притаилось вокруг. Открывал рот, чтобы сказать, но не успевал. Я просыпался. Обессиленный и мокрый, словно бежал всю ночь…
Завели уголовное дело. Поставили на учет в инспекцию по делам несовершеннолетних. Кто такой Монгол, теперь знала вся шпана. Эта кличка подстегивала меня каждый раз, как только я слышал ее. Наполняла ненавистью и жестокостью. Во мне словно просыпался тот дикий первобытный инстинкт, который я впервые почувствовал в далекой Монголии. В ее бескрайних степях, бездонном небе и лютых морозах. Осознал, что человек может быть хуже зверя.
Бабку лихорадило от бессилия воздействовать на меня. Но ещё больше она опасалась, чтобы о моих «подвигах» не сообщили родителям. Рассказывала милиционерам басни, что меня бросили. Где папа с мамой, не знает. Я ей поддакивал. Это всех устраивало.
Через месяц у неё случился инфаркт. Она была блокадницей, а те живут долго. Просто хотела меня разжалобить?
За лето я ещё несколько раз попал в милицию, и осенью меня загребли в специнтернат. Бабка Тоня изредка приходила на свидания. Приносила письма от родителей. Заставляла писать ответ. Забирала мои каракули и отправляла из дома, надеясь, что до приезда родителей я выйду.
Я вышел через год после их возвращения. Мечта предков осуществилась — они купили «Волгу».
Меня выпустили на сутки, чтобы попрощаться с отцом.
Смотрел на его улыбающееся лицо. Оно излучало тепло, и я почувствовал, как мне его не хватало, как скучал все это время. Большой скошенный лоб. Длинная челка поднята вверх и зачесана назад, прижата к голове. Но озорной ветерок дунул со стороны и незаметно распушил волосы. Вздыбил справа. Прядь съехала к левому уху, свесилась, прикрыв его. Оставив видимой только кончик мочки. И от этой несимметричности отец походил на веселого доброго клоуна с ласковым нежным взглядом в потаённых глазах, лукаво выглядывающих из-под дурашливо нахмуренных бровей. Это был портрет, приготовленный к установке на памятник. Говорили, что отец умер на производстве — надорвался.
В гробу лежал незнакомый высохший мужик. Редкие волосы. Впалые щеки. Какой-то маленький. Ничем не напоминавший моего отца. Бледно-серые лицо, шея и кисти рук словно вылеплены из пластилина.
Я наклонился. Ни запаха табака, ни тройного одеколона. Ничего родного я не почувствовал. Это был не мой отец. Очередная воспитательная уловка милиционеров, которые договорились с моей матерью, бабкой и другими родственниками. Все так дружно плакали и причитали, словно учились этому у профессионалов. Было смешно.
